Грузовой лифт
Шрифт:
Это была, конечно, совсем не оригинальная, но вполне удачная возможность завязать беседу. Я мог бы купить кулек конфет и протянуть их ребенку со словами: «Вы позволите, мадам?» Вместо этого я продолжал сидеть неподвижно, нахмурившись и внутренне сжавшись. Мало того, я даже не шелохнулся, когда билетерша протянула через меня пакетик.
Антракт закончился, мне очень хотелось вновь оказаться в полумраке, в атмосфере многозначительной интимности. Я даже не знал название фильма, это меньше всего интересовало меня.
По экрану пошли титры, но у меня не было никакого желания их читать. Я опять
Девочка заснула. Она постанывала, ворочаясь в кресле, устраивалась поудобнее, но у нее это никак не получалось, и мать взяла ее на руки. Меня задели ноги ребенка.
— Извините, — прошептала соседка.
— Ничего. Я… Мне не мешает.
Но она свободной рукой прижала к себе девочку, чтобы та не дотрагивалась до меня. Эта рука гипнотизировала меня. Я подождал немного, стараясь подавить в себе желание осторожно взять в свои ладони ее руку и так держать ее. Этот контакт был необходим мне, я представлял его, моя кожа чувствовала ее кожу. Я бы мог попытаться схитрить или, точнее, слегка сыграть: принять такую позу, которая позволила бы мне приблизиться к ней — и коснуться пальцами ее рук.
Я вновь не решался.
Я повернулся к ней, она тоже посмотрела на меня. Это было так просто, что я чуть не умер от сознания силы своего импульса. Я взял ее руку, и она отпустила ноги ребенка. Наши пальцы раскрылись навстречу друг другу, а затем сомкнулись, словно в общей молитве. Безумная нега охватила меня.
Я ощутил себя всесильным, и в одно мгновение мне удалось перешагнуть через последние шесть лет. Я снова был с Анной. Она по-прежнему была жива и любила меня. Она передавала мне свою теплоту, а я ей свою силу. Мне захотелось повернуться к незнакомке и сказать ей:
— Я люблю вас.
Может, я действительно любил ее?
Многие считают, что чувству необходимо устояться, что оно является уже результатом, завершением.
Я же очень хорошо знаю, что это не так. Я, который когда-то полюбил Анну и эту женщину с первого взгляда, которым мы обменялись.
Так мы и сидели, сплетя руки, и любовь входила в нас сквозь пальцы. Затем девочка заерзала и принялась плакать во сне, мать вырвала у меня руку, и движение показалось мне разрывом. Она прошептала спящему ребенку:
— Мы сейчас вернемся домой, Люсьенна. Скоро ты будешь в своей кроватке.
Она говорила это для меня.
— Если вы позволите, — пробормотал я.
Я взял девочку на руки, поудобнее пристроил ее, затем встал.
Она была тяжелой, от нее еще пахло младенцем, во сне ее нескладное личико стало красивым и трогательным. Мы поднялись по проходу, идя рядом. Мне казалось, что я знаю ее давно и близко.
Ритм ее шагов был мне знаком. В холле в резком свете больничного неона мы еще раз взглянули друг на друга. Казалось, ей немного мешал, и я испугался, что это реакция на мою дерзость.
И все же, разве она не поощрила меня, когда я спросил:
— Вы на машине?
— Нет, я живу недалеко отсюда.
Она протянула руки, чтобы принять ребенка.
— Спасибо… В это время она обычно спит.
— Я провожу вас!
Безусловно,
— Спасибо.
Она повернулась и пошла, не заботясь больше о нас. Я еле поспевал за ней, потому что девочка становилась все тяжелее и тяжелее. Впервые в своей жизни я нес на руках ребенка, я даже не предполагал, насколько это трогательно. Я шел осторожно, боясь упасть и уронить свою драгоценную ношу.
Так мы и шли друг за другом до конца улицы, затем она повернула направо в сторону нового квартала, которого я не знал, потому что перед моим отъездом его только начали строить. Здесь было меньше света, не было ни магазинов, ни устричников, ни елок, не считая тех, что горели разноцветными огнями в окнах квартир. В полумраке возвышались светлые конструкции. К ним и направлялась женщина. Она молчала всю дорогу, словно забыла о нас — о дочери и обо мне. Раз или два во сне девочка пыталась вырваться, и мне пришлось прижать ее к груди, чтобы она успокоилась. Должно быть, это был очень нервный ребенок. Из квартир доносились звуки радио и телевизоров, люди уже праздновали Рождество, хотя еще было только десять часов вечера.
Но все эти звуки были подобны фону, а единственной реальностью казались наши ритмичные шаги.
Мои силы были уже на пределе, когда она наконец остановилась у новых железных ворот, на которых желтыми буквами, оправленными в черное, было написано: Ж. Драве — Переплетная.
Она достала из кармана ключ и приоткрыла створку ворот.
Наступила пора сказать правду. Я вглядывался в таинственную черноту за приоткрытыми воротами. Можно было с трудом разглядеть двор, два грузовика; в глубине возвышалось широкое трехэтажное здание, в окнах которого отражался свет фонаря на углу заброшенной улицы. Все было черным, неведомым, молчаливым.
Мы обменялись таким же взглядом, как в холле кинотеатра.
— Ну вот, — прошептала она, а затем произнесла простые слова, которые позже обрели совсем иной смысл. Это здесь.
Что это было — прощание?
Или, может быть, — приглашение?
Проще всего было спросить ее об этом.
— Должен ли я уйти?
Она ничего не ответила. Это было приглашение. Мы вошли.
2. ПЕРВЫЙ ВИЗИТ
С двух сторон двора возвышались горы бумаги в стопках, укрытые витражами и стеклянной крышей. В глубине располагалось ателье. Справа была черная дверь, на которой по трафарету написано «частный». Женщина открыла эту дверь. Она протянула внутрь руку, щелкнула выключателем, но свет не зажегся.
— Так и есть, — пробормотала она, ничего не объясняя.
Она взяла меня за локоть и повела в темноту. Шагом слепца я двинулся за ней, до смерти боясь стукнуть обо что-нибудь головой ребенка. Моя спутница остановилась. Она пошарила рукой и открыла решетку лифта.
— Поедем на грузовом лифте, — объявила она.
Я вошел в металлическую клетку. Сквозь решетку потолка вверху виднелись еще два этажа и стеклянное окно, откуда шло легкое свечение.
— Вы, наверное, устали, — прошептала она. — Она тяжелая, правда?