Грядущее восстание
Шрифт:
«I AM WHAT I AM» — это не просто ложь и бессмыслица, не просто рекламная кампания, это военная операция. Это воинственный клич, направленный против всего того, что находится между существами, против всего, что вращается и перетекает, связывает их невидимыми нитями, против всего, что уберегает нас от полного опустошения, против всего, что позволяет нам существовать и благодаря чему мир еще не повсюду стал похож на автомагистраль, парк аттракционов или город новостроек: на пустое, ледяное пространство, в котором передвигаются лишь меченые номерными знаками тела, молекулы автомобилей и идеальные товары.
Франция не стала бы родиной анксиолитических средств, раем антидепрессантов и меккой невроза, [10] если бы не была европейским лидером почасовой производительности труда. Болезнь, усталость, депрессию можно считать индивидуальными симптомами той большой болезни, от которой нам всем давно пора лечиться. Эти симптомы способствуют поддержанию существующего порядка, «моему» послушному приспособлению к дурацким
10
С середины 1990-х годов установлено, что Франция потребляет в 2–4 раза больше анксиолитиков, антидепрессантов и транквилизаторов, чем любая другая европейская страна. С тех пор этот факт периодически становится поводом для обеспокоенных дебатов во французских масс-медиа.
Из нас хотят сделать четко отграниченные друг от друга «Я», легко классифицируемые и описываемые по целому ряду характеристик, одним словом — контролируемые. Тогда как мы — создания среди созданий, уникальности среди себе подобных, живая плоть от плоти этого мира. Вопреки тому, что нам твердят с самого детства, быть умным не означает способность приспосабливаться, а если это и ум, то ум рабский. Наша неприспособленность, наша усталость — проблемы только для тех, кто желает нас поработить. На самом же деле, эти чувства отмечают некую отправную точку, точку сопряжения, из которой вырастут невиданные прежде формы солидарности. Они открывают взору пейзаж удручающей разрухи, который, однако, гораздо более способен объединить нас друг с другом, чем все фантасмагории, лелеемые этим обществом.
Мы не в депрессии, мы объявляем забастовку. Для тех, кто отказывается быть винтиком, «депрессия» — это не состояние, а переход, прощальный взмах рукой, шаг в сторону, к политическому разрыву. С этого момента единственно возможный путь к примирению с прежним положением лежит через лекарства или полицейскую дубинку. Именно поэтому общество не стесняется прописывать своим слишком активным детям риталин, там и сям расставляет сети медикаментозной зависимости и заявляет о том, что «сбои в поведении» можно выявлять с возраста трех лет. [11] Ибо гипотеза «Я» трещит по всем швам.
11
С 2006 года французские правые (UMP — Union pour majorite presidentielle, Союз президентского большинства) периодически заявляют о необходимости выявлять «сбои в поведении» на ранней стадии, например, у детей с трех лет. Для этого, по их мнению, следует развить целую программу на уровне детских садов, в которую нужно привлечь психологов, воспитателей и социальных работников. Эти «рационализаторские» предложения выдвигаются в рамках кампании по борьбе с растущей подростковой преступностью.
Круг второй
«Развлечение — это жизненная необходимость»
Правительство объявляет чрезвычайное положение против пятнадцатилетних подростков. Страна вверяет свое спасение футбольной команде. Полицейский, попавший в больницу, жалуется на то, что стал жертвой «насилия». Префект дает приказ арестовать тех, кто строит хижины на деревьях. Два десятилетних ребенка в городе Шелль обвиняются в поджоге игротеки. Нынешняя эпоха превзошла саму себя в череде гротескных ситуаций, которые, похоже, выходят у нее из-под контроля. Надо сказать, что масс-медиа не прикладывают особых стараний к тому, чтобы заглушить жалобными и негодующими разговорами взрывы хохота, которые наверняка встречают подобные новости.
Взрыв сокрушительного хохота — таков подобающий ответ на все эти сверхсерьезные «проблемы», которые так любят поднимать в сводках новостей. Можно начать с самой заезженной из них. Что еще за «проблема иммиграции»! Поразмыслим: кто из нас растет там же, где он родился? Кто живет там же, где вырос? Кто работает там же, где живет? Кто еще живет там же, где жили его предки? И чьи эти современные дети — телевидения или собственных родителей? Правда состоит в том, что нас массово оторвали от всех наших первоначальных принадлежностей, что мы теперь из ниоткуда, и этим объясняется не только наша небывалая склонность к туризму, но и неизбывное страдание. Наша история — это история колонизации, миграций, войн, изгнаний, разрушения всякой укорененности. Это история всего того, что сделало нас чужаками в этом мире, гостями в нашей собственной семье. Образование экспроприировало наш язык, попса — наши песни, массовая порнография — нашу телесность, полиция — наш город, наемный труд — наших друзей. К этому во Франции прибавляется еще и яростная секулярная работа по индивидуализации: ее производит государственная власть, которая регистрирует, сравнивает, дисциплинирует и отделяет друг от друга своих подданных с младых ногтей, которая инстинктивно ломает все неподконтрольные ей солидарности, оставляя место лишь для гражданства, чистой и фантасмагоричной принадлежности к Республике. Француз — самый жалкий лишенец. Его ненависть к чужакам сливается воедино с его ненавистью к самому себе как чужаку. Его смешанная со страхом зависть к «мультиэтническим кварталам» (cites)
Франция — продукт своей школы, а не наоборот. Мы живем в очень школярской стране, где выпускные экзамены средней школы вспоминаются как один из самых примечательных моментов жизни. Где пенсионеры спустя сорок лет говорят вам о своем провале на том или ином экзамене и о том, как это попортило их карьеру и всю жизнь. За полтора века Республиканская школа сформировала особый и узнаваемый среди прочих тип загосударствленной идентичности. Это люди, безоговорочно принимающие принцип отбора и соревновательности при условии равенства шансов. Они ждут, что в жизни каждый будет вознагражден по заслугам, как на экзамене. Прежде, чем что-то взять, они всегда спросят разрешения. Они безропотно почитают культуру, правила и отличников. Даже их привязанность к великим критическим интеллектуалам и отвержение капитализма пронизаны этой любовью к школе. С упадком школьной институции постепенно, день за днем, рассыпается в прах и это государственное конструирование идентичностей.
Появление в последние двадцать лет уличной школы и уличной культуры, конкурирующих с республиканской школой и ее картонной культурой, стали для современного французского универсализма глубокой трамвой. И в этом самые крайние правые безусловно единодушны с самыми ярыми левыми. Одно только имя Жюля Ферри, [12] министра при Тьере во время подавления Коммуны, теоретика колонизации, должно было бы уже бросить густую тень сомнения на эту институцию.
Что же касается нас, то при виде преподов, состоящих в очередном «комитете гражданской бдительности» и ноющих в вечернем выпуске новостей о том, что их школу сожгли, мы сразу припоминаем, сколько раз мы сами об этом мечтали, будучи детьми. Когда мы слышим, как левый интеллектуал изрыгает проклятия по поводу варварства молодежных группировок, задирающих прохожих на улице, ворующих в магазинах, поджигающих машины и играющих в кошки-мышки со спецназом, мы сразу вспоминаем, что говорилось о черных блузах в 1960-е годы или даже об апачах во времена Belle epoque: «Под общим названием «апачи» — пишет один судья в трибунал департамента Сены в 1907 году, — в последние несколько лет стало модно обозначать всех опасных индивидов, всякое сборище рецидивистов, врагов общества без роду и племени, чуждых чувству долга и обязанностей, готовых к самому рискованному пособничеству, к любому покушению на людей и их собственность». Эти шайки, избегающие работы, называющиеся по имени своего квартала, идущие на стычки с полицией — сущий кошмар для добропорядочного гражданина a la frangaise. Они воплощают все то, от чего он отказался, всю возможную радость, которой он навсегда лишен.
12
Жюль Ферри (1832–1893) — французский политик, президент совета министров, прославившийся продвижением всеобщего обязательного бесплатного и светского среднего образования, которое стало краеугольным камнем республиканской французской идентичности. Известен также и как ярый сторонник французской колониальной экспансии.
Есть некоторая странность в том, чтобы существовать в стране, где ребенка, который начинает спонтанно напевать, неизменно обрывают грубым окликом: «прекрати, от тебя уши вянут!» Где школьная кастрация непрерывным потоком производит поколения дисциплинированных работников. Неистребимая аура Мезрина [13] объясняется не столько его прямолинейностью и дерзостью, сколько его местью тем, кому все мы должны бы отомстить. Вернее, тем, кому мы должны отомстить напрямую, вместо того, чтобы продолжать ходить вокруг да около. Ведь совершенно очевидно, что многочисленными малозаметными подлостями, всем своим злословием, мелкими злыми выходками и язвительной вежливостью француз непрерывно мстит всем и вся за свою задавленность, с которой он безропотно смирился. Пришло время вместо «да, господин полицейский» говорить «еби полицию!» В этом смысле, бесхитростная враждебность некоторых группировок лишь выражает в менее приглаженной манере общую тягостную атмосферу, дух недоброжелательности и нереализованное желание спасительного разрушения, в которых погрязла эта страна.
13
Жак Мезрин (1936–1979) — знаменитый французский гангстер, прославившийся громкими ограблениями и побегами из тюрьмы. Иногда его называют французским Робином Гудом. В начале 1970-х годов он был объявлен «общественным врагом номер один»
Называть «обществом» народ чужаков, в котором мы живем — это столь вопиющий подлог, что даже социологи подумывают уже отказаться от концепта, который целый век позволял им зарабатывать на жизнь. Отныне они предпочитают метафору «сетей» для описания того, как соединяются друг с другом кибернетические одиночества, как завязываются слабые взаимодействия, известные под именами «коллега», «контакт», «приятель», «отношение» или «похождение». Однако иногда эти сети конденсируются в тусовку, которую объединяют разве что особые коды и где разыгрывается разве только постоянный поиск идентичности.