Губительница душ
Шрифт:
— Я заботилась о спасении его грешной души.
— Знаю я тебя!
Эмма вместе с Генриеттой и Каровым спустилась в подземелье, превращенное сектантами в тюрьму и место для пыток. Кровавые палачи в своем безумном ослеплении воображали, что злодеяния их угодны Богу. Окованный цепями Тараевич лежал в углу на грязной соломе. По знаку жрицы две служительницы этого языческого капища освободили узника и помогли ему встать на ноги. Перед ним, скрестив руки на груди, подобно грозной богине мщения, стояла Эмма Малютина.
— Бог наказывает вас за то, что вы старались
— Накажите меня… но пощадите мою жизнь… вы мне обещали, — умолял Тараевич.
— Я вам ничего не обещала, — прервала его сектантка, — не ждите от меня сострадания.
— Вы желаете отомстить мне?
— Поймите же, наконец, что я действую не под влиянием оскорбленного самолюбия и не из чувства ненависти за то, что вы пытались помешать моему браку с графом Салтыком… Я жрица, служительница алтаря Всевышнего и принесу вас в жертву для искупления ваших грехов, для спасения вашей души от вечных мук. Вы умрете сегодня.
— Сжальтесь! Сжальтесь! — вопил несчастный, простирая к ней руки.
— Идите за мной. Вас ожидает наш апостол. Раскайтесь перед ним чистосердечно во всех ваших грехах и спасите вашу погибающую душу от адских страданий добровольной смертью.
— Куда я попал?! — неистовым голосом закричал Тараевич. — В заведение душевнобольных или в вертеп разбойников?
— Господь пощадит вас, если вы добровольно принесете себя в жертву. Если же вы не последуете моему доброму совету и начнете сопротивляться, то наши служители повлекут вас к алтарю, где я заколю вас ножом.
— Я не хочу умирать, — дрожа всем телом, пробормотал несчастный пленник, — я готов покаяться в грехах, но не принесу себя в жертву… Это было бы безумием! Неужели подобные жертвы угодны Богу?
— Вам предоставлен свободный выбор… Решайтесь… Избирайте единственный путь к спасению, который я вам предлагаю.
— Нет, нет! Я не хочу умирать! — снова закричал Тараевич.
— Свяжите его, — скомандовала неумолимая сектантка.
В одно мгновение несчастного повалили на землю, связали по рукам и ногам и отнесли в смежное, освещенное факелами помещение, где сидел апостол. Последний начал кротко уговаривать лежащего у его ног грешника и довел его до полного раскаяния. После исповеди Тараевич сам попросил, чтобы его строго наказали.
— Это будет исполнено, — отвечал апостол, — возьми его, Эмма.
— Нет, нет! Она убьет меня!
— Успокойся, сын мой, — возразил апостол, — милосердный Господь сам решит, достоин ли ты теперь же предстать у престола его.
Эмма подала сигнал двум служанкам, и те потащили несчастную жертву в следующее помещение, одну из стен которого заменяла массивная железная решетка. Тут они проворно развязали ему руки и ноги, а Каров, отворив едва заметную дверь в решетке, с быстротой молнии втолкнул Тараевича в темное углубление и снова захлопнул дверь.
Ужасная, потрясающая картина предстала взорам зрителей, когда служанки зажгли факелы, прикрепленные к стенам подземелья:
— Пустите меня в клетку! — приказала Эмма Карову.
Напрасно молодой человек старался удержать ее; она сама отворила дверь и вошла в клетку с револьвером в одной руке и с бичом — в другой.
— Вставайте, ленивцы, исполняйте вашу обязанность! — закричала она повелительным тоном, сопровождая свои слова ударами бича.
Кровожадные животные ощетинились, оскалили зубы и злобно зарычали, колотя хвостами по полу. Сектантка снова ударила тигра бичом по спине, но тот не бросился на нее, а заревел и одним прыжком очутился возле Тараевича… Жалобные стоны, отчаянные вопли мученика и злобное рычание хищников слились в один общий, душу потрясающий рев… а Эмма, скрестив руки на груди, равнодушно смотрела на эту сцену, словно мраморная статуя богини мщения.
— Уйдите, пока еще не поздно! — умолял ее Каров.
Медленными шагами, не спуская глаз с разъяренных зверей, вышла неустрашимая героиня из клетки, где Тараевич испускал последнее дыхание.
XLIII. Каменные сердца
Возвратясь на следующий день в Комчино, Эмма не застала там графа Солтыка: он уехал на охоту. В гостиной старуха Малютина играла с патером Глинским в шахматы. Девушка поцеловала свою мать и с холодной вежливостью поклонилась иезуиту. Она мгновенно поняла всю выгодную для нее сторону настоящего положения: обменялась быстрым, выразительным взглядом со своей матерью, шепнула несколько слов на ухо Генриетте, — и три пары женских рук дружно принялись плести сети для поимки ничего не подозревающего патера Глинского.
— Вы совсем замерзли, милые мои девочки! — воскликнула старуха. — Я пойду похлопочу, чтобы вам дали чаю.
— Позвольте мне этим распорядиться? — предложил свои услуги вежливый иезуит.
— Нет, нет, это не мужское дело! — возразила Малютина, — я предоставляю вам право оказывать этим барышням услуги другого рода, в которых они так нуждаются.
Заботливая маменька вышла из комнаты, а патер помог девушкам снять шубы и башлыки, за что гордая красавица поблагодарила его легким кивком головы.
— Нам надо переодеться, — обратилась она к своей подруге.
— Останься здесь, я принесу все, что тебе нужно, — и покорная служанка, не дожидаясь ответа своей госпожи, выбежала из комнаты.
— Страшный мороз, — заметила Эмма, садясь в кресло у камина, — я буквально окоченела.
Патер Глинский подостлал ей под ноги тигровую шкуру.
— Благодарю вас! — сказала девушка, — вежливость врага достойна восхищения.
— Я не враг ваш, — возразил иезуит, — я человек, искренне любящий графа Солтыка и желающий ему добра.