Гулящая
Шрифт:
– Карпо тоже говорит... Такая добрая, и ночевать пустила во двор, и накормила-напоила.
– Эй! Девка! – донесся со двора голос Карпо. – Куды ты?
– Прощайте! Ухожу, – откликнулась Христя.
– Вишь шустрая какая! Мать бросила, а сама бежать.
– Кто это? – спросила Приська, прислушиваясь.
– Карпо идет. Видно, встретил Христю.
Вскоре вошел и Карпо, неся в руке узелок.
– Здравствуйте! – сказал он.
– Здорово, Карпо!
– Встретил вашу, побежала куда-то. Рада, что вырвалась на волю.
– К Горпыне пошла. Молода... хочется
– А это вам гостинцы. Хозяйка кланялась и велела передать.
Глаза у Приськи оживились, когда она увидела булку и паляницу. Взяв хлеб, Приська поцеловала его и положила на стол.
– Видишь, как в городе пекут; у нас так и не умеют, – говорила Одарка, разглядывая булку.
– Ихнее дело такое. Нам такой хлеб есть не приходится, оттого и печь не научились, – сказала Приська.
– Отчего же это так: городским – белые булки, а нам черный хлеб с мякиной? – спросила Одарка.
– Так уж оно повелось, город все лучшее забирает.
Одарка глубоко вздохнула.
– Паны да богачи! – сказала она погодя.
Никто ее не поддержал. Карпо начал рассказывать о поездке в город, о посевах, о Христиной хозяйке.
– Еще слава Богу, что Христе так повезло, – у ней добрая хозяйка, словно не чужая, а мать родная.
Они долго так говорили между собой.
Улеглись тяжелые мысли Приськи, успокоилось ее сердце. Тревога сменилась надеждами, планами, предположениями. Слава Богу, что Христе неплохо. Хозяйка обещает отдать деньги. Отдаст – спасибо ей! Христе новое платье будет. У нее хоть и есть одежда, но лишняя не помешает. А если не отдаст – тоже не беда; пропадет полгода службы, – так еще и не то пропадет...
«Полгода, – думает Приська, ложась отдохнуть после ухода Карпо и Одарки. – Уж как-нибудь перебьюсь это время... А там снова заживем вместе... снова... Может, и суженый найдется... неужели она такая несчастливая?... И красотой, и здоровьем Бог не обидел – разве только счастьем...»
Не спалось Приське. Мысли о судьбе дочери, обиды людей, горе и нужда отгоняли сон и покой от нее.
Что же делает дочка в те часы, когда мать изнемогает от тяжелых мыслей и бессонницы?
Христя сидит у своей подруги Горпыны, которая ни на минуту не умолкает. Она рассказывает Христе новости о знакомых, что где случилось, какие слухи идут – всем делятся подружки, каждой незначительной мелочью. Рассказала о том, как Ивга подавала в суд на Тимофея, про то, как Тимофей, встретив ее, Горпыну, говорил: если б не толстая Ивга, он бы прислал к ней сватов... Про Федора, что до сих пор не может прийти в себя. «Все о тебе вспоминает и плачет. Он тебя взаправду полюбил...»
Христя слушает рассказ подруги, и сердце ее тревожно бьется. Недавнее прошлое, от которого ее оторвали, снова волной захлестнуло. Она окунулась в былые переживания, и они овладели ее мыслями и чувствами.
– А знаешь, мне жалко его, – вздохнув, сказала Христя.
– Кого?
– Федора. Он хороший. Лучше Тимофея и всех. Те только острые на язык, а этот тихий, молчаливый. Вот за кого выходи замуж, Горпына, не раскаешься.
– Сказала!
– Я – другое дело. Его родители не хотят, чтобы я стала их невесткой.
– А меня они захотят? Грыцько богатую ищет. Думает, найдет где-нибудь дуру... Да ну его к дьяволу! Ты мне лучше про город расскажи. Как там у вас? – без умолку болтает Горпына. – Видела Марину? Как она там? Совсем городской стала. В село и не заглянет никогда.
– Не видела. Некогда было ее разыскивать.
Потом Христя начала рассказывать о жизни в городе, нравах и обычаях, о своих хозяевах. Она не скрыла от подруги ничего, что произошло у нее с хозяином.
Сейчас Христя вместе с Горпыной от души посмеялись над тем, что еще недавно доводило ее до слез.
– Тебе везет в любви! – смеялась Горпына, завистливо поглядывая на свою подругу.
– Желаю и тебе того же! – весело отвечала ей Христя.
– Не хочу, не надо! – Горпына замахала руками. – Старый, женатый! А ну его в пекло! Осиновый кол ему!
Побагровев, как сафьян, Горпына залилась смехом. А Христя начала передразнивать пьяного Загнибиду.
Так они еще долго смеялись и шутили.
Христя собиралась на часок к подруге, а вернулась только вечером. Солнце село, пурпурным заревом пылал закат, потемнел небосклон; над селом опускались сумерки. По улицам, тяжело ступая, возвращалось домой стадо: бежали свиньи, овцы. Хозяйки зазывали свою скотину во дворы. Перед наступлением ночи в селе было шумно, суетливо. И каким радостным кажется это все Христе! Как в летний зной путник жадно припадает к струе родника на дне глухого овражка, чтобы утолить мучительную жажду, так Христя жадно ловила знакомые с детства звуки сельских буден.
Около кладбища Христя заметила фигуру хлопца. Он шел неторопливо, понурившись, словно что-то разыскивал на земле. Христя присмотрелась внимательней: походка знакомая, одежду тоже будто видела, а парень ровно незнакомый. Кто бы это мог быть? Его заострившееся, похудевшее лицо напоминало чем-то Федора. Неужели это он?
– Федор! – окликнула его Христя.
Парень словно испугался: он вздрогнул, поднял голову, оглянулся и, сгорбившись, снова медленно побрел дальше.
«Не узнал», – думала Христя, возвращаясь домой. Незаметно подкравшееся чувство досады овладело ею. «Неужели я обозналась? Нет, нет, это был Федор. Только что же с ним стало? Никогда я его таким не видела... Исхудал, опустился!»... До самого дома не оставляли ее мысли о Федоре.
Около своего двора она встретила мать.
– Вот это так! Пошла на часок, а проходила до вечера, – укорила ее Приська.
Христю охватила тоска. «Спятила я, что ли? – подумала она. – Приехала к матери и сразу же пошла шататься, незнакомых парней высматривать...»
– А Одарка ждала, ждала тебя... И Карпо приходил. Долго сидели, тебя поджидали. Перед вечером Одарка опять забегала... «Нету?» – спрашивает. «Нет», – говорю. «Видишь, – говорит, – какая она: как по чужим, так на весь день готова, а ко мне и в хату не заглянула».