Гулящая
Шрифт:
Но вот он заметил, что какая-то фигура направляется ко двору Приськи.
– Кто это? – окликнул Кирило.
– Я.
– Ты, Пронько?
– Я. Как тут – спокойно?
– Спокойно: и в хате не усидишь.
– То же самое и там. Думал – сдурею. На минутку затихнет, а потом как начнет снова, аж в ушах гудит!
– А тут ни на минуту не смолкнет, все воет. Вот послушай.
Из хаты донеслось приглушенное рыдание.
– Вот тебе и всенощная! – прислушиваясь, сказал Панько.
– И
– Я сам вызвался. Думаю, хоть проветрюсь.
– А я думал, другого пришлют. Пусть бы посидел в хате, а я б хоть у ворот прикорнул.
– Нет, спать не надо. Вдвоем все-таки сподручней.
– Так клонит ко сну, сил нет, – зевая, сказал Кирило.
– В солому бы!
– А-а, хорошо в соломе!
– А полночь уж есть? – немного помолчав, спросил Панько.
– Должно быть. Большая Медведица была посредине неба, а теперь вон как низко опустилась, – взглянув ввысь, сказал Кирило.
Наступило молчание. И отчетливей слышно стало причитание Приськи.
– Чего ж мы тут стоим? Пойдем в хату, а то как бы там чего-нибудь не случилось, – сказал Панько.
– Идем. Послушай и ты, – нехотя откликнулся Кирило.
– Добрый вечер! – сказал Панько, входя в хату.
Приська, услышав чужой голос, умолкла.
– Здорово, тетка! Что ж ты валяешься на полу? Разве на нарах нет места?
– О-ох! – тяжело вздохнула Приська и снова заплакала.
– Вот ты плачешь, а дочка тебе кланялась. «Скажите, – говорит, – матери, пусть не убивается. Это все людские наговоры».
– Ты видал ее? – спросила Приська, поднимаясь с пола.
– Только что.
– Где ж она?
– В волости.
– Не плачет? Господи! Хоть бы мне ее еще раз увидать и спросить, откуда такая напасть.
– Напасть – она не разбирает.
– Правда твоя... Сам Бог милосердный, видно, послал тебя, а то я уж думала, и не услышу о ней ничего.
– Кланяется, кланяется и говорит, чтобы не тужила.
– Что ж это такое? Не слышал ли ты хоть стороной, добрый человек, за что нас Господь карает?
– Стороной?... Разное говорят. Чего люди не придумают?
– Ох, и придумают? Да разве от этого нам легче?
– Я слышал, – начал Панько, – писарь становому рассказывал, что кто-то видел, как Загнибида жену душил. Его уже, вероятно, в тюрьму посадили. Так он начал каверзы строить – недаром писарем был. «Я, – говорит, – ее не душил, может, кто другой, может, служанка, потому что денег, что я дал жене спрятать за день до ее смерти, не оказалось». Ну, известное дело, бросились деньги искать.
– Христя ж божилась, что он сам дал ей эти деньги.
– Может, и сам, а теперь видишь, куда он гнет.
– Боже, Боже! – молитвенно
– Перестань, тетка, и послушай, что я тебе скажу. Хватит тебе плакать и убиваться, слезами не поможешь. А лучше полезай на печь и усни. Может, Бог тебя во сне надоумит, что делать.
И странное дело – Приська поднялась, вытерла слезы и поплелась к нарам.
– Вот так оно лучше будет, – сказал Кирило одобрительно, примащиваясь на лавке.
– А мне где? Разве головой на порог? И то ладно будет, – говорит Панько, располагаясь на полу.
Все лежали молча. Тяжелые вздохи Приськи, раздававшиеся от времени до времени, свидетельствовали о том, что она не спит. Но вот и она затихла.
– Уснула? – спросил Кирило, подняв голову.
– Должно быть...
– Утешил ты ее...
– Как видишь.
– А взаправду ты не слышал, что там за оказия? Я не верю, чтобы Христя могла такое сделать.
– Да и я не верю. Только... откуда у нее эти чертовы деньги взялись? Немало ведь – пятьдесят рублей, – сказал Панько.
– Так он, верно, сам ей дал...
– Да кто его знает? Мы же там не были. Может, и сам дал... Только за что такие деньги дать?
Кирило собирался что-то ответить, но страшный плач снова раздался в хате. Он переглянулся с Паньком, и оба молча почесали затылки. А Приська как завела – так уж до самого утра...
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
«Где смерть моя ходит? Куда она девалась?» – одно голосила Приська. Она уже во всем изверилась. Одна была надежда, одна утеха, которая красила ее постылое существование, но и та обманула... Ее родная дочь – ее кровь... на такое пустилась, загубила чужую душу. Так говорят люди, об этом допытывался и становой, поэтому он все перерыл в хате. Хотя у нее больше ничего не нашли, кроме этих проклятых денег, которые она сама отдала... Но откуда они? Тут что-то есть... Христя говорит, что хозяин ей дал. Если б ей разрешили видеться с дочкой, она бы заглянула ей в самую душу. А теперь?...
Христю на другой день угнали в город, а с Приськи только сняли допрос, так как не нашли ничего, что говорило бы о ее причастности к этому делу, хотя Грыцько и убеждал, что старуха не без греха. Верно, сама и подсунула дочке отраву, да и молчит, проклятая!
Приська молчала. Да и что ей говорить? Она изверилась в силе слов, и они, как люди, приносили ей только беды и никакого утешения. Одно у ней желание – поскорее умереть... «Боже! Где смерть моя ходит? Пошли ее скорее!» – подняв руки, молила она.