Гулящая

Мирный Панас

Паныч не сводил глаз с Христи.

– Уже и влюбились? – засмеялась Марья.

– Влюбился, право слово.

Христя несказанно обрадовалась, когда ее позвали. Она помчалась стрелой. Но, слушая наказы пани, слышит его голос, глядит на пол – и видит его светлые глаза.

– Григорий Петрович встал? – спрашивает хозяйка.

– Не знаю... Там паныч какой-то в кухне, – ответила Христя, догадываясь, что речь идет о квартиранте.

– Это он и есть. Зови его чай пить.

Христя вернулась в кухню, а он стоит, шутит с Марьей, а та смеется, щебечет.

– Пани

просит вас чай пить, – робко сказала Христя.

– Хорошо, голубка. Дай же мне умыться, Марья.

– С какой стати? – возразила Марья. – Если она вам нравится, пусть и дает.

– Тю-тю! Ты ж моя старая слуга.

– Мало ли чего! Старые теперь забываются, а на молоденьких заглядываются!

Паныч покачал головой.

– Ну, что с тебя, старушка! Красавица, как твое святое имя? – спросил он Христю.

Марья засмеялась, а Христя молчала.

– Как же тебя зовут? – допытывался он.

– Не говори! – крикнула Марья, но Христя уже сказала.

– А по отцу?

Христя молчала.

Он повторил вопрос.

Христя улыбнулась и сказала:

– Батька.

– Христя Батьковна?

Марья еще громче рассмеялась, а за ней и Христя.

– Так слушай же, Христина Батьковна, – говорит паныч. – Будь отныне моей слугой и дай мне, пожалуйста, умыться. Шабаш теперь, Марья Ивановна. Вам теперь свиней пасти.

– Не очень, не очень! – ответила та. – Как бы не пришлось к старым возвращаться!

– Нет, не бывать этому.

– А что будет, увидим на блюде, – затараторила Марья.

– Как? Что ты сказала?

– То, что вы слышали.

Тем временем Христя принесла воду.

– Неси сюда, Христя, – махнув на Марью рукой, сказал квартирант, указывая на двери в свою комнату. – Ты еще не была в моих покоях!

Христя пошла за ним.

Большая комната в четыре окна. Слева у глухой стены стояла неубранная постель, у окна стол, а на нем всякие безделушки из дерева, глины, камня. Тут были группы обнаженных людей, собаки с оскаленными зубами, коты со светящимися глазами; по обе стороны стола на круглых подставках стояли две темные человеческие фигуры: одна – в шапке и кожухе – настоящий мужик, другая – без шапки, носатая, длинные волосы кучерявились на ушах и затылке. Стены увешаны картинами – прямо глаза разбегаются! На черном, покрытом лаком шкафу стояла фигура большеголового человека, опершегося о саблю, из-за которого выглядывал орел, распростерший крылья. Христе впервые пришлось видеть такое диво.

– Возьми эту скамеечку, Христина, – говорит паныч, – и поставь посреди комнаты, а под кроватью найдешь таз; поставь его на скамеечку и поливай мне на руки.

Христя начала лить холодную воду в его ладони. «И что там мыть?» – думала она, глядя, как он мылит свои холеные белые руки душистым мылом.

Марья, приотворив дверь, просунула в нее голову.

– Ишь – закрылись... Смотрите, как бы греха не вышло, – говорит она, смеясь.

– А ты подсматриваешь, старая карга? Не такие мы люди. Правда? – и он ласково глядит на Христю своими карими глазами.

– Какие же это?

– Мы – праведники. Не так ли, Христя?

– Умывайтесь,

а то уйду, – говорит она стыдливо.

– Вот какая ты! – и он покорно подставил руки.

– Да еще не освоилась. А как хорошенько обтесать этот колышек, тогда... – и Марья заливается смехом.

Христя то краснеет, то бледнеет, даже слезы на глазах выступили. «Ну и бесстыдница эта Марья, такое болтает...»

– Не смущай дивчину, не смущай! – сказал паныч, умывшись.

Христя схватила таз с водой и побежала в кухню. Марья вошла в комнату паныча. И слышит Христя, как недавно еще сердитая и печальная Марья беззаботно щебечет и смеется.

– О-о! Там есть, – говорит она, смеясь.

– Нашли отца с матерью, – шутит паныч.

Марья неудержимо хохочет. Христя не разберет, о чем они говорят, но догадывается, что речь идет о ней. Ей стало досадно. «Рада, что напала на глупенькую!» – думала она.

Христя давно уже вытерла таз, но не хотела входить в комнату, откуда все еще доносился смех. Только когда паныч пошел в столовую чай пить, она отнесла таз.

– Вот паныч – хороший человек! Только и поболтаешь, когда он дома, – сказала Марья. Христя кивнула головой. Она уже не знала, что думать про Марью. Не сказав ни слова, она пошла убирать комнату квартиранта.

Когда хозяин и паныч ушли из дому, начались обычные хозяйственные хлопоты. На Марью опять нашло. Злая, сердитая, она по нескольку раз принималась за одну работу и, не окончив ее, бросала. Все ей казалось не так, все мешало.

– Долго будет у тебя борщ кипеть? – крикнула наконец Пистина Ивановна и принялась сама крошить овощи и резать мясо.

Марья ходила мрачная, насупившись, как сова, и гремела кочергой, ухватом, мисками, горшками. Хозяйка тоже сердилась, и Христя не знала, как ей быть, чтобы гнев не обратился на нее. Вчерашний день был такой радостный, а сегодня такой неприветливый. К тому же еще и дети подняли крик и рев из-за игрушек, которых не могли поделить.

– Маринка! Ты чего плачешь? – крикнула пани из кухни. – Поди позабавь их, – сказала она Христе.

Маленькую Маринку, кричавшую на весь дом, Христя взяла на руки, носила, баюкала – ничего не помогало. Маринка рвалась к матери.

– Не пускай ее сюда! – крикнула хозяйка.

Христя насилу успокоила девочку, усадила на коврик, и та стала играть. А тут расходился Ивась – веди его купаться.

– Нельзя. Мама не велит, – уговаривает его Христя.

– Купаться! – орет Ивась, пока в комнату не вбежала раскрасневшаяся Пистина Ивановна и не надавала ему пощечин. Ивась поднял рев.

– Стыдно такому большому реветь, – уговаривает его Христя. – Смотрите, как Маринка славно играет. Цаца барышня.

– Ца-ца, – повторила Маринка и начала баюкать большую куклу.

Ивась бросился к Маринке на коврик и расшвырял все ее куклы. Маринка снова заплакала, а Ивась ее передразнивал.

– Долго вы будете тут кричать? – крикнула на них хозяйка.

– Она... ругается, – сказал Ивась, указывая на Христю.

Та обмерла: что, если хозяйка ему поверит? Какой скверный ребенок!