Гуманная мизантропия
Шрифт:
Я бы лицензию выдавал. На мат. Только вместо пакета справок надо было бы сдать сочинение.
Я бы и пить всем запрещал, кто вежливо не умеет.
Называется: пошла мечтать русская интеллигенция о тысячелетнем царстве добра…
В «конфликте разума и чувства», как ведомо из классических трагедий, должен побеждать долг. Оглядываюсь окрест: классика рулит. Процентах в 70, где такой конфликт оформлен, так или иначе побеждает «долг». Мужик терзается между женой и любовницей, человек терзается между «продаться» и «не продаться» — два
На самом деле, боюсь, чаще-то побеждает «чувство». Просто там, где оно побеждает, нет никаких «сомнений», нет «дискурса классического конфликта».
Отсюда рекомендация: если уж дошел до такого дискурса в собственной несчастной голове — сразу выбирай «долг». Все равно скорее всего его выберешь, только пострадаешь сильнее. Ага. Если бы тебе следовало выбирать «чувство», у тебя просто не возникло бы такого вопроса…
Прежде чем поделиться на красных и белых, люди делятся на диких и образованных, перед тем — на умных и глупых, еще перед тем — на плохих и хороших.
«Ага, — скажут мне, — а кто же такие хорошие»? А это которые как всегда. «Поступай, чтобы максима твоих поступков…». Может логика твоих поступков быть логикой всего общества?
В этом смысле «радикальный исламист» — человек хороший. Мне, положим, по шариату противно, но общество по шариату — бывает. Инквизитор — хороший. Либерал — хороший. А кто плохой? «Пацан по понятиям». Мира, состоящего толькоиз пацанов, не бывает.
Основания, по которым выбираешь себе рациональность как ориентир, сами по себе внерациональны. Лучше сказать — дорациональны. Свобода (способность быть творящей причиной самого себя) предшествует разуму. Мы разумны, потому что свободны, и ни в коей мере не наоборот. Так что когда свобода одергивает разум — это, как правило, в его интересах. «Мать сыну плохого не пожелает». Лишь изредка бывают совсем уж чумные матери…
Когда впадал в инфантилизм, говорил: «Вот сойду с ума — и будет мне хорошо, а вы — как хотите». То есть?
1). Решение сойти с ума как вполне разумное (должно быть, с чего сходят, и его «санкция» на то).
2). Решение это — эгоистичное (сойду с ума в своих интересах, прежде всего — в интересах своего кайфа).
3). И все это — инфантилизм. Ибо, прежде всего, бессознательная безответственность.
Люблю неудачников. В точном смысле этого слова: люди, которым просто не повезло, которые достойны большего. Они избыточны — там, где они есть. Большая их часть не влезает в функцию. Они таскают за собой лишние компетенции и качества — как большой неуклюжий хвост… Он им не помогает… Он — мешает проходить в двери.
В моменты гордыни считаю себя, конечно же, таким неудачником.
Но я себе льщу.
Все люди в этом смысле — неудачники.
Какое человеческое содержание говорит: « Ненавижу эту
А может быть что-то третье?
Как я могу завидовать? Как я могу завидовать чиновнику, укравшему десять миллионов долларов — если я в принципе не вижу себя чиновником? Я могу завидовать только своим, другой форме жизни — не могу (как я могу завидовать бабе, которую трахает здоровенный негр — если я не баба?).
Приписывать себе повышенный инстинкт справедливости? Полноте… Не выше, чем у других. Спокойно на все смотрящих.
Ни первое, ни второе, ни их пропорция. Иногда мне кажется — это чистая злоба, которую вырабатывает какая-то железа. Но злобу ведь надо канализировать. Не могу же я обратить ее на хороших людей… Как-то не логично… И безответственно…
Коктейль «революционное состояние»: чистая злоба + чистая логика + чистая ответственность. У большинства «революционеров», я так понимаю, коктейли совсем иные… Более душевные… С них — больше трещит на утро башка.
Впрочем, возможно еще одно объяснение — перечеркивающее все остальное. Классовое чувство.Это ни в коем случае не зависть, и не желание справедливости. Это именно активная не любовь живого к живому, но с условием, что видишь и себя, и объект — персонификацией некоторой абстракции.
Но тогда — какого я класса?
Классики его толком не описали.
— Что общего у твоих любимых Пелевина и Гарроса-Евдокимова?
— Ну, — говорю, — ненависть к окружающей действительности…
— Получается, ко мне тоже?
— Ты что — окружающая действительность? Кого ты окружаешь-то?
— А что такое — «окружающая действительность»?
— То, отчего мы страдаем.
— А конкретно?
— Ну, — впадаю в пелевинщину, — всяк индивид — сам себе пыточная машина. Большая часть в нем — это пыточный механизм. И в обществе. Чего там любить? Любить можно то хиленькое, что в нем пытается.
— Почему хиленькое?
— А будь оно сильное — кто бы его посмел?
— А как его именно?
Тут я чувствую кризис, и посылаю. К первоисточнику.
В каждом убийстве мерцает элемент самоубийства.
И онтологически: сознание дано в единственном экземпляре, но не может существовать на единичном носителе, и уничтожение иного носителя — покушение на себя.
И экзистенциально: уничтожить мир, или уничтожить себя, или уничтожить часть мира — проявление схожего: порвать договор о существовании тебя с миром.
И социально: убийц было принято убивать.
В некоем смысле убийцы — менее решительныесамоубийцы.