Гуннора. Возлюбленная викинга
Шрифт:
— Поверить не могу, что ты отправилась с Арфастом одна! — возмутился он.
— Сегодня я в последний раз сделала что-то втайне от тебя, клянусь. Но как ты нашел меня? Почему приехал именно сюда?
— Ты упрекала меня в том, что я слеп к устремлениям других людей, особенно женщин. Но тебя я знаю. Я понимал, что ты не стала бы убегать без хорошей причины. Такой причиной могла стать беда, приключившаяся с кем-то из твоих сестер. Вивея и Дювелина в Руане, значит, остается только Сейнфреда. — Помолчав, он смущенно взглянул на Альруну. — Никогда бы не подумал,
Но тут Ричард вспомнил, что не предполагал также, будто Альруна может навредить невинному ребенку. И вновь в нем проснулся гнев.
— Я говорила тебе, она спасла мою сестру. И потому пусть вновь будет тебе сестрой, — поспешно сказала Гуннора, заметив выражение его лица.
Во дворе перед домом вновь воцарилось молчание.
Гуннора видела, как Ричард погрузился в раздумья. Ему досаждала мысль о случившемся, но он никогда не был злопамятен. Он простил Гунноре ее предательство. Простит и Альруну. Забудет о том, что та сделала. Забудет о том, что случилось сегодня.
И только Гуннора и Альруна навсегда запомнят этот день. День, сплотивший их. Альруна помогла Гунноре отомстить. Альруна узнала ее страшную тайну.
— Верни Альруну в Руан, — холодно сказал Ричард Арфасту, отворачиваясь.
Похоже, Альруна смирилась со своей судьбой. Не было в ней ни ненависти к Гунноре, ни любви к Ричарду, только решимость начать все заново.
Мать быстро простила ее. Матильде, казалось, было достаточно того, что сам Ричард позволил ее дочери вернуться в Руан. Она обняла Альруну, прижала к груди и поверила в то, что девушка сожалеет о содеянном. Отец же оставался сдержанным. Он общался с Альруной, но всегда холодно и отстраненно, словно это была чужая женщина, а вовсе не его малышка, которую он всегда хранил как зеницу ока.
Альруну это задевало больше, чем она могла признаться себе. На нее многие поглядывали искоса — с любопытством, насмешкой, неприязнью, но ничьи взгляды не ранили ее так больно, как отношение Арвида. Он не презирал дочь, просто был разочарован.
Она много недель мирилась с этим, но со временем поняла, что отношение отца может наполнить ее душу ядом, как раньше это случилось с Ричардом. Однажды утром она подстерегла отца у часовни. В сумрачные предрассветные часы он часто искал там уединения.
— Ты молился за меня? — спросила Альруна, не здороваясь, когда отец вышел из часовни. — Или ты думаешь, что герцог Ричард может простить меня, но не Господь Всемогущий… и уж точно не ты?
Арвид выглядел усталым, его кожа посерела, но взгляд прояснился, едва он увидел дочь.
— О боже, как ты могла такое подумать? — с ужасом воскликнул он.
— Ты меня избегаешь? Что же мне думать? Ты не можешь простить меня?
Арвид вздохнул.
— Я не знаю, смогу ли простить себя, — ответил он после долгого молчания.
— В чем ты винишь себя? — опешила Альруна.
Она ждала упреков с
Арвид мотнул головой, жестом велев Альруне следовать за ним. Похоже, он не хотел разговаривать рядом с часовней, этим священным местом. Дойдя до стены замка, советник герцога остановился, играя желваками. Будто слова, которые он собирался произнести, причиняли ему страшную боль.
— Моего отца звали Тир.
И вновь Альруна ожидала упреков и обвинений, но не такого. Она уже когда-то слышала это имя, но не придала ему значения. То было имя из историй, запомнившихся ей в детстве, страшных историй, но каких-то нездешних, выдуманных. Это имя не могло иметь отношение к реальной жизни. Альруна не знала, при чем тут ее дед, как бы там его ни звали. И как он связан с тем, что Арвиду теперь так больно.
— Моего отца звали Тир, — повторил он. — Он был норманном… жестоким, бессовестным, жадным. — Арвид шептал, и Альруне пришлось податься вперед, чтобы расслышать его слова. — Он обожал хаос, обожал насилие. Я мало что о нем знаю. Не знаю, как он выглядел. Не знаю, как звучал его голос. Но я знаю, что он смеялся, смеялся в тот час, когда изнасиловал мою мать, зачал меня и оставил ее истекать кровью.
Он смотрел на землю, ковыряя жидкую грязь носком сапога, словно, испачкав свою обувь, он мог избавиться от грязи в своей душе.
— Тир умер много лет назад… Он умер в день моего рождения. Но он жил во мне долгие годы. Я чувствовал в себе эту жажду разрушения и убийства, желание ударить кого-то, побить камнями, пролить чью-то кровь. Всю свою жизнь я боялся этих чувств и боролся с ними.
— И тебе удалось их побороть! — воскликнула Альруна. — Папа, все тебя уважают, и никогда я не слышала от тебя злого слова, никогда не видела, чтобы ты выказывал кому-то неуважение. Ты никогда не выходил из себя, никогда не напивался и не впадал в раж. Все говорят о тебе с почтением. Любой подтвердит, что ты порядочный человек.
Губы Арвида растянулись в печальной улыбке.
— Рядом с твоей матерью мне всегда было легко сдерживать жар в своей душе, но это пламя разгорелось и в тебе. Ты… ты была моей малышкой, милой, невинной, любознательной. Ты была моей доченькой, дочкой человека, которым я хотел быть, но уж точно не внучкой Тира.
Наконец-то Альруна поняла, почему отец вообще завел этот разговор. Почему не смотрит ей в глаза.
— Но потом я попыталась убить сына Ричарда, — пробормотала она. — И когда ты смотришь на меня, ты видишь во мне своего отца.
Арвид беспомощно поднял руки.
— В мире так много таких, как я. Детей язычников и христиан. Людей, пытавшихся примириться со своим наследством, пытавшихся принять сторону добра, убить в себе зло. Я думал… нет, я надеялся, что тебе будет легче. Что тебе не придется бороться с тьмой, подлостью, жаждой крови в твоей душе. — Он вздохнул. — Я слышал, что ты убила Агнарра, и знаю, что у тебя были причины для такого поступка. Но когда я представляю себе, как ты набросилась с ножом на этого мордоворота, как ты… — Он осекся.