Гурко. Под стягом Российской империи
Шрифт:
— Когда только и спит.
— Ты, вот, Ерема, за себя в ответе, а он за всех нас ответ держит.
А Иосиф Владимирович, сколько не появляется на берегу, все на ту сторону поглядывает. Полноводен Дунай и широк, не раз плотам пересекать течение. Как закрепятся штурмовые группы, немедля орудия перевозить, коней…
В Плоешти, встретив Драгомирова, спросил:
— Ну-с, Михаил Иванович, кто первым потянет?
Драгомиров, хохол с хитринкой, прищурился:
— У нас, в Конотопе, парубки казалы, як до девчат
— Так то за девчат.
— А тут, Иосиф Владимирович, кому судьба укажет. Знаю, вы хоть и кавалеристы, а уже переправу сладили.
— Да за вашими саперами не угнаться.
— Пехота-матушка. А турки не ждут, из Систова ночами слышно, османы песни поют, а в кофейнях, видно, гуляют.
— Это хорошо, Михаил Иванович, если мы на них, как снег на голову, свалимся.
Пошутили и разъехались. Но оба понимали: не исключено, переправу могут начать обе дивизии сразу, одна — основную, другая — отвлекающую.
Май начался дождями, первым раскатистым громом. Накинув брезентовый плащ, Гурко отправлялся на рекогносцировку. Ехал осторожно, так, чтобы не привлекать внимание неприятельских дозорных. Мысленно соглашался с Драгомировым, турки концентрации их дивизий еще не обнаружили. А коль прознали, то о подготовке к переправе им еще не известно.
Прошлой ночью через Дунай удалось переплыть на малой лодочке болгарину. Рассказал, у Систово турки переправы не ожидают, потому — и беспечны, их силы у Никополя и Рутука.
Ехал Иосиф Владимирович берегом Дуная и думал о том, что почти девять веков назад этими местами водил свою дружину киевский князь Святослав. И очень приглянулся ему край придунайский. Даже столицу свою перенести сюда замыслил. Но коварны были византийцы. Всеми силами выступил их император Иоанн Цимисхий и принудил Святослава уйти в Киев. А когда плыл киевский князь по Днепру, подстерегли на днепровских порогах степняки-печенеги и убили Святослава.
Гурко увлекался историей еще с Пажеского корпуса, особенно историей войн с древнейших времен, военного искусства. Подробно вникал, разбирал крупные сражения, анализировал их…
В одну из рекогносцировок к нему присоединился молодой Скобелев. В отличие от отца, командира кавалерийской дивизии, молодой Скобелев хотя и был уже известным генералом, но, пока еще отряда под свое командование не получил, числился в резерве.
Появившись в дивизии Гурко, сказал:
— Хочу, Иосиф Владимирович, быть в той дивизии, каковая первой окажется на том берегу. Позвольте быть у вас?
— Почту за честь, Михаил Дмитриевич, но я склонен считать, начнет переправу дивизия генерала Драгомирова.
Ехали молча, хоть и мысли об одном, о предстоящей переправе. У противоположного берега рыбак выбирал сети. Видно было, как серебрилась рыба в ячейках. Увидев всадников и догадавшись, что это русские, рыбак долго приветственно
— Война войной, а жить надо, — сказал Гурко. — Семью кормить надо.
— За этот приветственный жест турки и застрелить его могли.
Возвращаясь в дивизию, Скобелев заметил:
— За тем лесочком есаул Баштанников со своими казаками-пластунами. Не проведать ли нам их?
— Пожалуй, я, Михаил Дмитриевич, повременю.
— Я же, с вашего позволения, заверну к старым знакомым.
Расставаясь, Гурко пожелал:
— Надеюсь, Михаил Дмитриевич, вам недолго осталось ходить без команды.
Глава 2
У подъезда особняка графини Узуновой, что поблизости от Исаакиевского собора, под мелким, моросящим дождем мокли извозчики, в свете фонарей блестели омытые фаэтоны и коляски.
Всю ночь не гасли в окнах особняка огни. Офицеры-измайловцы провожали на театр военных действий братьев Узуновых. Стояна — на Дунай, Василька — в Кавказскую армию. Не в поисках героических поступков покидали братья Петербург, а горя стремлением способствовать освобождению Болгарии от турецкого ига и облегчить участь многострадального армянского народа.
Братья-близнецы, друг от друга не отличишь: оба коренастые, крепкие, что грибы-боровики, черноволосые, черноглазые, с аккуратно стрижеными усиками. Носили Узуновы в свои двадцать пять лет погоны поручиков, оба были добрыми и службу знали.
Когда война стала реальностью, братья написали императору прошение о переводе в боевые полки. Прочитав его, царь спросил у флигель-адъютанта:
— Уж не старой ли графини Росицы внуки? — И услышав «да», добавил: — Похвально! У поручиков в жилах болгарская кровь, кому как не им освобождать бабкину родину…
Пирушка была шумной, хлопали пробки, и шампанское плескалось через край бокалов. Громкие речи и клятвенные заверения, напутственные пожелания.
— А помнишь, Стоян, как тебя в корпусе в карцер вместо Василька посадили?
— Друзья, друзья! За наш родной Дворянский полк! (Впоследствии переименованный в Константинопольский кадетский корпус.)
— Генерал Черняев, гордость нашего полка. Слава Черняеву!..
К утру гости разъехались. Опустел, затих особняк. В большой зале братья остались вдвоем.
— Вишь, какая баталия случилась. — Василько указал на разгромленный стол. — Ровно неприятель прошелся.
Стоян застегнул ворот мундира:
— Я свеж, брат, и голова у меня ясная. Если не возражаешь, пойдем к бабушке, она, поди, заждалась своих беспутных внуков.
Обнявшись, братья направились на половину старой графини.
— Не пойму, Стоян, почему государь разлучил нас? Тебя на Дунай, к генералу Столетову, а меня на Кавказ, в Эриванский отряд генерала Тергукасова.
— Сие загадка, а ключ от нее у государя.