Гусарские страсти
Шрифт:
— А что он уже наступил?
— Он еще спрашивает. У меня кишки слиплись от голода.
— Вот и хорошо. Значит, к банкету ты созрел.
— Опять банкет! Издеваешься! Я на спиртное смотреть не могу.
— А зачем на него смотреть? Закрой глаза и пей. Можешь даже не разговаривать, мешать беседе не будешь.
— С кем ты беседовать собираешься? Чем это я могу помешать?
— Нас, точнее меня, пригласил Ашот, очень большой человек в городе. Может быть, самый главный.
— Он что, начальник милиции
— Мафиози. Его весь город боится, а милиция честь отдает, — отчего-то понизил голос Шмер. — Поэтому во время застолий ешь, пей и молчи. Не то начнешь политическую белиберду нести, не в тему. Ты это любишь! Я тебя беру для компании, чтоб пожрал, а им скажу, что от тебя кое-что зависит.
— Да не темни, зачем мне нужна встреча с такой подозрительной личностью?
— Чудак! Знакомство с Ашотом — это для тебя как быстрый карьерный рост. Был никчемный лейтенант, а станешь вхож в дома сильных мира сего! В пределах этого города… Понимаешь, Ашот просит отпустить в увольнение, на неделю Махмутова из второго взвода. Я сказал, что это можешь сделать ты. Он решил с тобой познакомиться.
— На неделю! Не поедет! Мы что, всю роту распустим по домам?! Ни мира, ни войны? Ты с ума сошел! И никуда я не пойду! Умру с голода, но не буду сидеть за одним столом с твоим мафиози!
— Ха! Отказаться уже нельзя. Ты получил приглашение! Эй, Абдулла, заходи! — Михаил приоткрыл дверь.
В комнату вошел маленький, сухонький, сморщенный как сухой инжир туркмен:
— Изздрасствуй, командыр! — протянул для приветствия по восточному обычаю обе руки.
Ромашкин взглянув на черные, потрескавшиеся от солнца и грязи смуглые руки, внутренне содрогнулся, но крепко пожал их и изобразил дружелюбие.
— Командир! Я тебя уважаю. Приглашаю быть почетным гостем на нашем тое! Будыт балшой пир! — туркмен со значением поднял вверх указательный палец. — Нэ пажалэешь!
— Ромаха, бери рюмаху! Надевай шинель и вперед! — распорядился Шмер. — Едем в вертеп! Я открою тебе прелести злачных заведений в здешних местах. Вернее нам откроют. Думаю, ты уже взрослый мальчик, созрел.
— Вертеп?
— Подпольный публичный дом.
— А что у нас в стране есть такие заведения? Это запрещено законом!
— У нас в стране нет, а в Педжене есть.
— Что, и нам можно будет пользоваться услугами девочек?
— Держи карман шире! Только наблюдать! У тебя есть стольник на мелкие расходы? Или хоть полтинник? За бесплатно только комсомолки в райкоме отрываются. Тут бизнес, коммерческая любовь!.. Нам можно пить, есть, смотреть стриптиз, но руками или другими частями тела не трогать.
Мозги Никиты лихорадочно заработали в определенном направлении, воображение нарисовало соблазнительные картины. Теперь он лишь опасался, что Мишка пошутил, и вместо таинственного «вертепа» с обнаженными
— А ничего, что мы в военной форме? Может, переоденемся?
— Главное, самим быть в форме и боеготовыми! В морге тебя переоденут! — хохотнул Шмер. — Я же тебе сказал, идем отдыхать, но не развлекаться. Считай, что ты сидишь на партсобрании. Хочешь осуществить свои мечты, беги ищи двести рублей.
— Почему двести? Ты сказал одна девка сто рублей стоит.
— А для меня? Я что, буду наблюдателем? Нет, я заслужил, чтоб ты и меня побаловал.
— С ума сошел? За ночь вышвырнуть получку? И на что?
— На то самое! — усмехнулся Шмер. — Получишь всё, как в сказках Шехерезады. Будет всё: и шахини, и хери, и зады…
В канцелярию вошел Ахмедка.
— Ахмедка! Займи сто рублей! — попросил Ромашкин.
— Двести. Займи лейтенанту двести! — перебил скороговоркой Шмер. — Лучше тристо!
— Сто. Сто мне и сто ему.
— Не дам ни рубля никому. Алкоголики. Прогуляете, пропьете, а мне потом ходи за вами к кассе контролировать, получили получку или нет. Я рубль к рублю каждый месяц должен отсылать. Отец следит за накоплением калыма.
— У-у, б-байский сынок! Попроси меня когда-нибудь помочь, пошлю подальше! — Шмер повлек Никиту из канцелярии на выход, по пути инструктируя: — Веди себя тихо, меньше болтай, а то вляпаемся! Ты в городе человек новый, не умничай перед тем, кого не знаешь, и не задирайся!
Ромашкин проснулся. Голова гудела, как колокол после перезвона. Сегодня воскресный день, выходной. Но это у всех, а Никите предстояло идти в роту. Воскресенье для него — рабочий день недели.
В дверной проем просунулась голова солдатика:
— Товарищ лейтенант, начальник штаба строит батальон. Вас срочно вызывает.
— О, черт! Ступай, сейчас я приду.
Мелькали какие-то обрывки смутных кошмарных видений. Непонятно, что такое приснилось ночью, какой-то бред. Вчера что было? Пили?
Едва он пошевелился, как острая боль пронзила тело.
— О-о-о!
— Солдат, стой! Никуда не уходи, жди за дверью, — подал голос Шмер откуда-то из угла. Мишка лежал в одежде и сапогах на матрасе, брошенном на полу и жадно курил.
Ромашкин огляделся, удивляясь с каждой минутой все более. Почему это он оказался в общаге? Чья это комната? Что было вчера? Часть вопросов он непроизвольно задал вслух. На соседних койках зашевелились Лебедь-Белый и Колчаков.
— Ну ты, лейтеха, даешь! — воскликнул Белый. Вскочил и принялся разминаться, выполняя всевозможные физические упражнения. В воздухе мелькали кулаки, пятки, локти.
Бр-р-р! Никита затряс головой. От этой пляски рук и ног его слегка замутило.
Вадик Колчаков взъерошил вихор Ромашкина и участливо спросил: