Гусман де Альфараче. Часть первая
Шрифт:
— У этого манжета должен быть хозяин.
Дама стала отпираться, но дом обыскали еще раз, более тщательно. Взглянув на большой сундук, где вполне мог поместиться человек, альгвасил приказал его открыть, — тут-то и сидел наш молодчик. Ему и даме велели одеться, и, как положено, повели их в тюрьму.
Я был и обрадован и огорчен. Радовался я тому, что не меня нашли в этом доме, а огорчался тем, что и меня одурачили. Остаток ночи я провел без сна, размышляя о случившемся и о другой сеньоре, которую ожидал, надеясь утешиться
Прождал я ее весь день, но она и весточки мне не прислала; так я и не узнал, кто она и где живет. Вот и посуди, славно ли я услужил своим двум дамам и не лучше ли было мне купить на мои деньги полсотни баранов.
Отчаяние овладело мной, а тут в довершение всех бед, придя вечером в гостиницу, я застал альгвасила, который о ком-то расспрашивал. Сам понимаешь, что я тут почувствовал. Шепнув слуге, чтобы ждал меня к утру, я ушел из города через Камбронские ворота и всю ночь бродил, ломая голову над тем, что привело альгвасила в гостиницу и кого он ищет. Лишь когда рассвело, я отважился возвратиться в город, чтобы сменить платье и квартиру. Оказалось, что тревога была ложной; альгвасил, как мне сообщили, искал не меня, а другого человека.
Я вышел на площадь Сокодовер. Там оповещали народ, что в Альмагро [158] отправляется погонщик с двумя мулами. Я тут же договорился и немедля выехал из Толедо. В этом городе мне уже всюду чудился запах пеньки и земля жгла мне подошвы.
В тот же вечер я добрался до Оргаса [159] , а на следующий — до Малагона. После всех треволнений, пережитых в прошлые ночи, я был такой сонный, что, как говорится, спал на ходу, но в Малагоне от меня отогнала сон новая забота. Когда я въехал на постоялый двор, ко мне подошла взять вещи девчоночка, похожая больше не на служанку, а на хозяйскую дочку, да такая ладненькая, миленькая и речистая, каких нарочно подбирают хозяева для привлечения постояльцев.
158
Альмагро — город в провинции Сьюдад-Реаль.
159
Оргас — старинный городок в ста километрах к югу от Мадрида.
Я что-то ей сказал, она бойко ответила. Слово за слово мы договорились до того, что она пообещала прийти потолковать со мной, когда хозяева лягут спать. Красотка подала мне ужин, я угостил ее грудкой каплуна, потом выпил за ее здоровье, а она за мое. Но когда я попытался взять ее за руку, она увернулась. Я потянулся за ней, она от меня, и я свалился на пол. Стул, на котором я сидел, был с подлокотниками. Падая, я наткнулся на них и пребольно ушиб себе бок; но могло быть и хуже, потому что в этот миг у меня выскочила из ножен шпага и рукояткой уперлась в пол, а острием — в один из подлокотников; лишь чудо спасло меня от смертельного удара, который, прикончив меня, доставил бы радость тем, у кого я был в долгу.
Я снова стал упрашивать девушку прийти ко мне. Она сказала, что, когда понадобится, я ее увижу, и, отпустив несколько вольных шуточек, ушла. Я уже говорил тебе, как плохо провел предыдущие ночи. Теперь мне стало совсем невмоготу, но я так хотел встать пораньше, что готов был и вовсе не ложиться. Поэтому я приказал слугам занести в дом солому и ячмень для утренней
Горя любовным пылом, я изо всех сил боролся со сном, но долго сопротивляться не мог: сон одолел меня, и я задремал, как говорится, одним глазом. И вот, как на грех, уже после полуночи, из конюшни, а может, со двора, удрала ослица и стала преспокойно разгуливать по дому. Добралась она и до моей комнаты и, почуяв запах ячменя, сунула морду прямо в мешок, но наткнулась на сито и принялась его ворочать, желая достать корм. Возясь с ситом, она толкнула дверь, та заскрипела, Я спал тревожно, и этого скрипа было достаточно, чтобы разбудить меня. Я решил, что птичка уже в клетке. Со сна мне показалось, что девушка в темноте не может найти кровать. Я привстал и окликнул ее.
Услышав мой голос, ослица испугалась и притихла, только поставила ногу в корзину с соломой. Я подумал, что моя прелестница споткнулась о корзину, и соскочил с постели со словами:
— Входи, входи, жизнь моя, дай мне ручку!
Я потянулся вперед, чтобы взять ее за руку, и задел коленом морду ослицы; та вскинула голову, с ужасной силой ударила меня по челюстям и убежала прочь; право, если б она осталась, я, рассвирепев от боли, проткнул бы шпагой ее брюхо. Кровь потекла у меня изо рта и из носа, и, послав к черту любовь и ее ловушки, я признался себе, что все злоключения были мною заслужены, так как я вел себя как легковерный и глупый мальчишка. Закрыв дверь на щеколду, я снова лег.
ГЛАВА IX
о том, как Гусман де Альфараче, прибыв в Альмагро, зачислился в военный отряд. А также о том, откуда пошла поговорка: «В Малагоне по вору в каждом подворье, а у алькальда их двое — отец да сын»
Не разумея того, что любовь — это стремление к бессмертью, возникающее в праздной душе, чуждое рассудку и неподвластное закону, что предаемся мы ей добровольно, но расстаться с ней не вольны, что легко проникает она в сердце, но с трудом его покидает, я поклялся не знаться с ней никогда.
Конечно, спросонок я сам не знал, что говорю. Дремота так одолевала меня, что даже боль от удара не прогнала ее. Встать рано я, понятное дело, не смог: провалялся в постели до девяти часов. Когда я проснулся, в комнату вошла эта распроклятая девчонка и стала оправдываться: дескать, хозяева заперли ее на ключ. Отлично понимая, что плутовка врет, я сказал:
— От вашей любви, сестрица Лусия, «мне великая досада»: [160] началась она со стула, кончилась ударом в скулы. Больше не удастся вам провести меня, подавайте-ка лучше завтрак, я тороплюсь ехать.
160
«…мне великая досада». — Вероятно, Алеман перефразирует здесь стихи из романса об «Инфантах Лары» (см. комментарий 138): «От сынов тех доньи Санчи мне великая угроза».
Тотчас зажарили двух куропаток и кусок окорока; это послужило и завтраком и обедом, так как время было позднее и путь предстоял недолгий. Я вышел во двор, оба мула стояли уже оседланные; моего мула — а это была самка — природа наградила сварливым нравом и дурными повадками. Я хотел было встать на скамью, чтобы оттуда взобраться на спину упрямой скотине, но когда обходил ее сзади, она, верно, пожелала сказать мне, что мое намерение ей не по нутру или чтобы я убирался прочь; не умея это выразить на человеческом языке, она лягнула меня разик-другой задними ногами так, что я отлетел в сторону. Больно мне, впрочем, не было; ударила она не копытами, а бабками.