Гусман де Альфараче. Часть вторая
Шрифт:
Всех по отдельности допрашивали, требуя сказать, что они видели или слышали подозрительного, а затем натирали им раны солью и уксусом — бедняги корчились от боли и вопили благим матом. Один из галерников, цыган, во время кражи случайно не спал; когда пришел его черед отведать плети, он признался, что слышал ночью, как его сосед встал и наклонился к моей скамье. Но зачем тот вставал, цыган сказать не мог.
Сосед цыгана, услыхав, что о нем речь и его обвиняют, вскочил с места и начал оправдываться: ночью, мол, его веревки перепутались с веревками галерников с соседней скамьи и обмотались вокруг цепи и наручников — пришлось встать, чтобы распутать узел. Но объяснение было
Рассвирепев, надсмотрщик накинулся и на палача за то, что тот, как ему показалось, работал недостаточно усердно, и приказал самого палача отстегать, да вдобавок собственноручно угостил своим бичом. Затем в ярости крикнул, чтобы виновника кражи высекли еще раз, хотя тот был чуть жив после первой порки. Услыхав такой приказ, вор испугался, как бы его не забили насмерть, если не повинится, и предпочел сказать правду. Он сознался, где и у кого спрятаны деньги и каким образом их у меня выкрали; всячески стараясь себя выгородить, он божился, что никогда не пошел бы на такое дело, кабы его не подговорили.
За признание ему сбавили плетей, а деньги были мне торжественно возвращены самим надсмотрщиком, который при этом посоветовал пустить их в оборот, заметив, что весьма будет рад моим успехам.
Фортуна улыбалась мне. Когда галеры должны были сняться с якоря, чтобы идти в Неаполь и оттуда вместе с другими галерами отправиться в плавание, надсмотрщик, будучи в отличном расположении, разрешил мне под охраной сойти на берег и закупить на все деньги продовольствия, за которое я надеялся выручить вдвое. Так оно и вышло. На выручку я с хозяйского дозволения приобрел платье матерого галерника — панталоны и душегрейку из полосатого холста, — и весьма кстати: стояло лето, и в прежней одежде было жарко.
Мне, претерпевшему столько невзгод, наконец забрезжил свет, который озаряет идущих по стезе добродетели. С великой твердостью положил я лучше умереть, нежели пойти на худое и гнусное дело; теперь я думал лишь о том, чтобы ублажить хозяина, смотрел, чтобы его одежда и постель были опрятны и стол хорош. Помыслы мои обратились к добру, и однажды ночью я сказал себе так: «Видишь, Гусман, на какую высокую гору, на самую вершину бедствий завела тебя непотребная плоть. Вот ты уже наверху — отсюда можешь низринуться в адские бездны, но и до неба тебе рукой подать. Ныне ты изо всех сил стараешься задобрить хозяина, так как боишься плетей, следы от коих исчезнут через два дня. Чтобы угодить ему и войти в милость, ты усердствуешь, суетишься, тревожишься, ночи не спишь. Но если и удостоишься ласки хозяина, помни, что он всего лишь человек, к тому же надсмотрщик. Кому, как не тебе, преуспевавшему в науках, подобает знать, что господь, истинный твой друг и хозяин, требует от тебя меньших трудов, а наградить может куда щедрей. Довольно же, очнись ото сна! Подумай, и ты поймешь, что, хоть привели тебя сюда грехи, ты можешь нынешние свои муки поместить с великой прибылью для себя. Ты все старался сколотить капитал, чтобы вложить его в дело; так постарайся же ныне о таком капитале, за который сможешь приобрести истинное благополучие.
Все минувшие беды, все нынешние тревоги на службе у этого хозяина спиши на счет господа. Возложи на него также возмещение за предстоящие убытки — он все покроет, а твои долги скостит. Милостью сей можешь купить себе благодать, коей не сподобились бы даже святые праотцы наши, ежели бы к их добродетелям не приложилась добродетель Христа, и ради сего стал он братом нашим… А какой брат оставит любезного брата в беде? Так послужи
В подобных размышлениях провел я большую часть ночи, обливаясь горючими слезами, и наконец уснул, а когда проснулся, почувствовал, что сердце мое обновилось. Возблагодарив господа, я помолился о том, чтобы он не оставил меня. С той поры я часто исповедовался, старался жить честно, с чистой совестью — и так прошло некоторое время. Хоть был я из плоти и крови и на каждом шагу спотыкался, а нередко и падал, все же от прежних дурных привычек я постепенно отучался и грешил меньше. Но из-за постыдного прошлого мне уже не верили. В этом величайшее зло, которого злым не миновать: даже их добрые дела люди хулят и порочат, видя в том одно притворство.
Есть у нас в народе поговорка: «По кануну праздник узнается». Хочешь узнать, благоволит ли к тебе господь, посмотри, чем он тебя жалует. Ты ревностен к вере, ты радеешь о ближнем — какова же цена делам твоим? Нетрудно проверить, угодна ли богу твоя жертва и воззрил ли он на тебя. Посмотри, так ли он жалеет тебя, как пожалел самого себя. Ибо лишь тогда господин поистине любит слугу, когда делит с ним хлеб и платье, сажает его за свой стол, поит своим вином, укладывает в свою постель и ни в чем от себя не отличает.
Что досталось Христу? Что любил Христос? Что претерпел Христос? Муки. Ежели он разделит их с тобой, стало быть, крепко любит, ты его отрада, с тобой он пирует. Пользуйся же его угощением! Если богатством он тебя не наделил и радостей не дал — не думай, будто он беден, скуп или жаден. Этим благам грош цена. Оглянись и ты увидишь, что ими владеют мавры, нехристи да еретики. Друзей же своих, избранников своих господь жалует бедностью, тяжкими трудами и гонениями. Когда б я прежде постиг сию истину, то, с соизволения господа, иначе воспользовался бы его дарами.
Излагаю это потому, что рассуждал так от всего сердца. И хоть мне, великому грешнику, нельзя было надеяться на награду, я даже за эту малость, за это, горчичное зерно благих намерений тут же получил воздаяние.
Началась для меня пора новых гонений и трудов тяжких, — видимо, богу угодно было в полной мере просветить меня. Положил он конец моим роскошествам, посыпались удары, как по двери молотком, и я лишился даже скудной тени жалкого плюща. Плющ мой засох, корни его подточил червь, остался я под палящим солнцем; нагрянули на меня новые беды и несчастья, откуда и не ждал, ибо не знал за собой вины. Несчастья же для человека, постигшего их пользу, — истинный клад. И раз ты до этого места дошел и не соскучился, выслушай уж до конца повесть о моих мытарствах, которую я завершу в следующей главе.
ГЛАВА IX
Гусман продолжает описание своих мытарств на галере и рассказывает, как он вышел на волю
Жил некогда знаменитый художник, столь искусный в своем ремесле, что второго такого мир не знал. Привлеченный громкой славой, явился к нему в мастерскую богатый кабальеро и попросил написать прекрасного коня в роскошной сбруе, скачущего по полю. Художник исполнил заказ как мог лучше и, закончив картину, отставил холст в сторону, чтобы подсохли краски. Пришел кабальеро узнать, скоро ли будет готова картина, и художник, ответив, что уже готова, подвел к ней заказчика. Но, помещая холст на просушку, мастер не думал о том, как его ставил, и случилось так, что ноги коня оказались вверху, а седло внизу.