Гуттаперчевый человек. Краткая история российских стрессов
Шрифт:
22 июня, воскресенье. Радио, «11.30–12.15, доклад академика Келлера «Дарвинизм в советской науке», 12.15 – Цыганские песни и танцы». Именно в 12.15 Молотов скажет: «Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну». 22 июня в Большом театре – премьера «Ромео и Джульетты» Гуно. Она состоялась. Утром во МХАТе – «Синяя птица», погоня за счастьем, вечером – «Анна Каренина». В Москве в этот вечер идут «Двенадцатая ночь», «Виндзорские проказницы», «Шут Балакирев» Мариенгофа, в театре «Эрмитаж» – джаз-оркестр Утесова, в «Метрополе» кино – «Песнь о любви», в цирке-шапито – человекообразная обезьяна Чарли, и билеты стоят 1
23 июня 1941 г. Георгий Эфрон, 16 лет, Марина Цветаева – мать. «Я человек действия. Поэтому я и мечтаю о будущем. Больше всего я надеюсь на свою будущую профессию, которая позволит мне действовать, используя все свои силы "до конца", одним прыжком пересиливая трудности, громя препятствия. Может быть, этого и не будет?!»[75].
Этого не будет. Через 3 года он погибнет на фронте. 23 июня 1941 г. «В день объявления войны я виделся с Валей. Мы шлялись, говорили обо всем этом. Мы продолжаем наш флирт. Мы ходили смотреть "Путевку в жизнь", старый фильм, который я видел, когда мне было шесть лет. Хороший фильм, но довольно жалкий, мы с ней много хохотали. Она очень милая. Она очень остроумна. Она мне нравится»[76].
«Путевка в жизнь» шла в этот день в кинотеатре «Арктика». Последние кадры «Путевки» – погибшего юнца, ему как раз 15–16 лет, торжественно везут на паровозе. Кинотеатр был на Хитровке, в старой лютеранской кирхе. Валя – его первая привязанность. Они потом еще виделись в дни московского отчаяния, в 20-х числах октября 1941 г. «Она… не знает, о чем думать, кому верить, и очень боится немцев, хочет бежать пешком или отравиться морфием, если они войдут в Москву»[77]. Они снова ходили в кино. Она принесла ему белого хлеба. В ноябре 1943 г. выслала ему деньги. И всё. Весь смех, вся история, все встречи, всё, что не сложилось, исчезло – в гибели одного и в том, что другая растворилась в истории, тоже исчезла, не оставив следов на поверхности.
Что будут думать, когда будут читать наши дневники, наши письма? Через десять лет? Позже? Ведь мы сейчас еще не знаем, что с нами произойдет.
Владимир Стеженский, 19 лет, 22 июня 1941 г. «Сижу дома, готовлюсь к экзамену… Тишина и покой. И вдруг по радио… Сволочи, наглые звери. Мы пошли… на Арбат делать необходимые покупки. Купили соли, спичек, сахара. Везде длиннющие очереди, на улицах полно людей. Что-то будет. На улицах погасили фонари. Затемнение. Это новое слово, придется к нему привыкать»[78].
Что-то будет. Но что будет, что? 10 сентября 1941 г. «Болезненно хочу света. Хотя бы немножко света, хотя бы крошечных фонариков, узкой светлой полосой уходящих в даль Садовых».
Что впереди – неизвестно. И болезненно хочется света. Ровно через год, 13 октября 1942 г., уже в армии, он обращается к самому себе – будущему, как будто бы он уже выжил, как будто уже все прошло, хотя все только начинается и все еще впереди.
«Вспомни, как… на Волге в ноябре месяце ты валялся на сыром и грязном полу в конторе "Лесхоза", где сквозь дырявую крышу виднелись звезды на морозном небе; вспомни, как скитался ты по вокзалам и вагонам, как бродил от хаты к хате в происках ночлега; вспомни, как лежал в сыпняке на краю от смерти и впервые услышал, как свистят пули и воют мины; вспомни страшные дни Ростова, пожары, взрывы, кровь; вспомни, как лежал ты в канаве в Красной Слободке, над головой свистели пули, в метрах в семидесяти шли немецкие автоматчики; вспомни, как рвались мины в станице Пшехской и как ты драпал оттуда на продырявленной в решето автомашине, держа на весу свою повязанную тряпкой окровавленную руку; вспомни, как рвались рядом бомбы, и ты, лежа в крохотной канавке
Он не знал, что выживет, и пройдет всю войну, и будет существовать в долгой и, надеемся, счастливой жизни. Рок пощадил его. Но пока за окном – 22 июня 1941 г., 12 часов 15 минут, вдруг загрохотало радио и стало ясно, что началась война, и нужно идти на Арбат за сахаром, солью и спичками.
Какие многим снились странные сны на 22 июня! Жена Пришвина: «в ночь накануне войны Ляля видела сон. Видела она на небе бриллиантовый крест и Пресвятую Богородицу, и все в том значении, что наступил конец чему-то и открывается завеса в другой мир. Я вспомнил, что у Лескова его "Очарованный странник" кончает пророчеством войны, что человек, живущий сердцем, непременно должен стать пророком. И так я увидел в Ляле своей очарованного странника»[79].
Пусть никогда больше не возникнет очарованный странник. Пусть никакой ребенок больше не закричит и не напишет в 15 лет, Пескова Ирина[80]: «1 ч. дня. Все кончено!!! Опять война!.. Теперь каждый день нужно ждать смерти. Господи, господи!. Не могу писать. Ну почему я раньше не умерла? Я не хочу видеть этот ужас современной войны. Ведь я еще слишком мала для этого. Ой, Боже».
22 июня 1941 г., день проклятый, день поворотный.
Свой поворотный день был в каждом поколении в последние сто с лишним лет.
Российский «коллективный человек»
Что бы ни происходило в России последние 200 лет, кажется, что перед нами – один и тот же «коллективный человек», имеющий свой характер. Какую бы форму правления ни избрала Россия, это, по сути дела, одна и та же модель государства. За всеми «измами» скрывается одно и то же лицо. И не имеет значения, что сегодня на дворе – царизм, большевизм, развитой социализм, «либерализм», капитализм с нечеловеческим лицом или что-то еще.
Суть этого «коллективного человека» – любовь к большим вертикалям, к иерархиям, страсть прятаться под их ветками, чтобы быть защищенным, как бы они ни назывались – государство, корпорация. И – неверие в то, что в минуты роковые, в час «Х» эта защита придет. И поэтому частное поведение – как волка-одиночки в лесу, с надлежащей агрессивностью, чтобы по-быстрому схватить и унести в свое личное закольцованное владение. Защити себя сам.
Государства в экономике должно быть больше. Крупных корпораций – больше. Всё в одних руках – больше. Защиты – больше. Бесплатного – больше. По всем замерам, только 10–12 % населения готовы жить на свой страх и риск.
Кстати, это не только Россия. World Values Survey (см. выше) видит этого «коллективного человека» по всему периметру Восточной Европы, где жестче, где помягче. И Чехия, и Польша, и Украина, и балтийские страны – не исключение.
Откуда это?
В XVIII–XIX вв. широкой семейной собственности создать не удалось. В XX в. каждое поколение семей каждые четверть века теряло собственность (войны, революции, национализация, коллективизация, инфляции, девальвации, реформы, переделы собственности, кризисы). Земля, дом, финансовые активы, растущие с каждым поколением – этого массового корпуса общества попросту не было.