Гувернантка
Шрифт:
От слов Софи лицо мадемуазель Альберт словно потемнело.
— Вы заметили, что я свободно говорю по-английски. У меня прекрасный словарный запас, и мне кажется, что выписывать вас сюда из такой дали, было излишним. Однако вы здесь, и я не собираюсь чинить вам препятствия. — Не сумев справиться с волнением, мадемуазель говорила теперь с заметным акцентом, который, должно быть, сама почувствовала, поскольку поспешила добавить более спокойным тоном: — В России время ценят крайне мало, как вы позже узнаете сами. Так что не следует торопиться и вникать во все подробности. Всему свое время.
— Я
— В России принято, чтобы близкие знакомые и прислуга, а мы, относимся к последним… — Гувернантка помолчала и, пожав плечами, продолжила: — Пожалуй, и к тем и к другим. Однако здесь не принято обращение «мадам», «миссис» или «мистер». Обращаться следует по имени и отчеству, то есть имени отца. Так, Елена Петровна — это Елена, дочь Петра.
— А как нужно обращаться к князю, мадемуазель Альберт?
— Будет прилично, если вы станете называть князя его сиятельством. Близкие, зовут его по имени. Я нахожусь в услужении у князя уже десять лет. И, видимо, закончу свою жизнь под крышей этого дома.
Глаза Софи наполнились слезами. Слова мадемуазель Альберт напомнили ей о том, как далеко она от родного дома и что теперь она тоже что-то среднее между знакомой и прислугой. Софи слышала за спиной голос мадемуазель:
— Елена Петровна говорит, что в нашей жизни многое зависит от воли Божьей. В этом есть определенная правда. Но она имела в виду не только это, я знаю.
— Я не стану возражать, — отозвалась Софи. — Человек может менять место, но, где бы ни был, он должен исполнять свой долг.
— Князь и его кузина придерживаются разных мнений относительно предмета, о котором теперь принято говорить повсюду. Я имею в виду освобождение крепостных. Князь, всецело за. Он считает, будто это справедливо, хотя сам может потерять многое. А Елена Петровна не желает даже слышать об этом. Как и многие другие, она полагает, что все должно оставаться по-прежнему, а все перемены от дьявола.
— Наверное, князь добрый человек, — задумчиво произнесла Софи.
— Разумеется, этого желает и царь, — продолжила мадемуазель Альберт. — Александр намерен осуществить эту реформу. Но, полагаю, это очень опасная затея. Почему бы не оставить все как есть, как говорит Елена Петровна!
Софи, несмотря на исходящее от печи тепло, поежилась. В доме чересчур жарко. И в ее комнате тоже. В этой крохотной частичке огромного здания было намного теплее, чем в маленькой спальне родного дома в Англии. Тогда почему ее бросило в дрожь, словно от какого-то дурного предчувствия? В другом конце комнаты, в углу перед иконой, теплился красноватый огонек лампады. Созерцание иконы подействовало на Софи успокаивающе, хотя Аделаида назвала бы это идолопоклонством. Свет мерцал на нимбе святого, придавая лику мягкость и доброту. Каким окажется князь?
— Должно быть, он хороший человек, — повторила девушка. — Князь, я имею в виду.
— Каким бы хорошим он ни был, что стоящего в том, чтобы отпустить на волю пятьдесят тысяч крепостных, которых он кормил и поил? Не вижу здесь ничего умного. Холопам лучше оставаться там, где они находятся, — под защитой своего хозяина.
— Мне
Мадемуазель Альберт бросила на Софи острый взгляд. «Нет, — подумала она, — возможно, ты недостаточно умна, чтобы понимать вещи из мира мужчин, но твоего ума вполне хватит, чтобы понять вещи из мира женщин. Ты молода, и у тебя красивые глаза. — Она непроизвольно дотронулась до темных усиков над губой. — Ты здесь не нужна. Юность тянется к юности. Ты отнимешь у меня Татьяну и Екатерину. Зачем понадобилась англичанка, когда есть я?»
Покидая комнату, женщина обронила:
— Ваш путь был долгим и утомительным. Я приказала принести ужин вам в комнату, так что вы можете ложиться спать, если пожелаете.
— Как предусмотрительно с вашей стороны, мадемуазель!
Когда француженка покинула комнату, вошла Маша с зажженной лампой. За ней явился лакей в белых перчатках. Поставив поднос, покрытый белоснежной салфеткой, на столик, он с поклоном удалился.
Маша и Софи посмотрели друг на друга.
— Parlez-vous Frangais? [1]
1
Вы говорите по-французски? (фр.)
Маша присела в глубоком реверансе, улыбнулась, затем поднялась и, махнув рукой, сказала что-то по-русски. Потом подвинула стул для Софии, и сервировала ужин. Софи улыбнулась и уселась за столик. «Теперь я вижу, — подумала она, — что должна приступить к изучению русского как можно скорее». Дымящийся борщ оказался восхитительным. К тому времени, как девушка покончила с едой, она почти спала, поэтому с радостью утонула в мягкой перине, заботливо взбитой горничной.
Утро обещало быть насыщенным. Сразу после завтрака мадемуазель Альберт провела Софи в классную комнату познакомиться с ее будущими ученицами.
Кареглазой Татьяне было десять, а голубоглазке Катерине восемь лет. Представив княжнам новую гувернантку, мадемуазель Альберт демонстративно покинула комнату.
— Как вас зовут? — спросила Татьяна, разглядывая Софи с неприкрытым интересом.
— Софи.
— Тогда ваши именины 17 сентября. А ваша покровительница — святая София. Вас назвали в честь ее, да?
— Меня назвали в честь моей бабушки.
— Но, — возразила Екатерина, — бабушка не может быть святой.
— Моя, можно сказать, была ею, — улыбнулась Софи. — Хотите, я расскажу вам о ней? И еще о том, что в моей стране, не так как в вашей?
— О, пожалуйста, мисс Джонсон, расскажите нам! — воскликнули в один голос девочки.
— Это так интересно! — упрашивала Татьяна. — А то уроки мадемуазель такие нудные! Я только что выучила это английское слово. Ну-дны-е!
Софи улыбнулась. Девочки, вероятно, развлекали бедную мадемуазель Альберт, подумала она. Но эти маленькие головки тоже нуждались в развлечении. Она посмотрела сначала на Катерину, ровесницу Генриетты, потом на Татьяну и, несмотря на окружающую их роскошь, прониклась жалостью к бедняжкам.