Гвардейские залпы
Шрифт:
И вот осталось проститься с двумя полковыми святынями. Знамя 70-го гвардейского минометного полка. Алое полотнище, яркие орденские ленты. И рядом - колонка фамилий погибших воинов. Первый - Миша Будкин и за ним его разведчики. И дальше дорогие имена: Прудников, Плюша Сорокин... Гвардии капитан Чепок... Женя Богаченко... Последняя - гвардии майор Баранов.
На посту часовой с автоматом. Мы встали рядом. Приложили руки к козырькам...
Не было у воинов Великой Отечественной войны лучших в жизни дней, чем те, когда они с победой возвращались
По Венгерской равнине, по ущельям Закарпатья, по привольной Украине один за другим с запада на восток шли эшелоны. Из окон классных вагонов, дверей теплушек рвались наружу звуки гармошек, патефонов, аккордеонов и, все заглушая, гремела многоголосая солдатская песня: "..Ты ждешь, Лизавета, от друга привета, и не спишь до рассвета - все грустишь обо мне".
Разъезжались по домам воины-победители.
На узловых станциях эшелоны подолгу стояли. Воины гуляли по перрону, знакомились, отыскивая земляков.
Гаубичник с Одерского плацдарма!.. Я дернулся было к капитану, но вовремя вспомнил, что тот не очень приветлив. Но капитан подошел сам.
– Сколько лет, сколько зим!.. Тоже домой? Я вот совсем. К детишкам.
– Он устало улыбнулся.
– А видели бы кадровики, как вы с "тиграми" управлялись - ни за что бы не отпустили, - горячо сказал я ему.
– Да... Было дело под Полтавой, - улыбнулся капитан.
– Не под Полтавой, а на Одере.
– И под Полтавой было, - капитан подморгнул, - Надо бы отметить такое дело!
Разве я мог отказать офицеру, спасшему мою батарею в тяжелом бою?
С нашим эшелоном шла одна теплушка, в которой ехали люди, возвращавшиеся из фашистской неволи. За все время пути они почти не выходили из вагона. Вся группа сошла в Киеве и долго стояла на перроне, чего-то ожидая.
Прогуливаясь вдоль состава, я как раз проходил мимо них, когда какой-то человек из этой группы взволнованно выкрикнул мое имя.
Я изумленно обернулся...
Видимо, мое удивление отразилось на лице, потому что человек замедлил шаги и, как-то растерянно улыбнувшись, проговорил:
– Неужели ты меня действительно не узнаешь? Голос был глуховатый и неразборчивый, но все же очень знакомый.
Давно известно, что в жизни бывают самые удивительные встречи, но такой...
"Не может быть!.. Как же это?!". Еще мгновение, и я стремительно обхватил человека за плечи, прижал к себе, а он, уткнувшись мне в плечо, беззвучно зарыдал.
Неузнаваемый, с перекошенным плечом и шрамом через все лицо, весь какой-то чуть живой - это все-таки был Мишка Будкин.
– Мы все думали, что ты погиб!
– Ранило меня, - сказал Мишка, - своим же снарядом.
– И он показал рукой на лицо и плечо.
– Значит, ты был...
– не смог я произнести это слово: "плен".
Мишка взглянул на мой сверкающий погонами и орденами китель, кивнул и быстро опустил голову. У него снова брызнули слезы.
– Ты думаешь, я там находился по своей воле? Нет, этого я не думал. Всегда и я, и
– Ну, мы за тебя и за других хорошо отплатили.
– Я жил этим, - сказал Мишка, - мечтал что-нибудь о вас узнать. Но чтобы вот так встретить!.. Иван жив?
Наш паровоз свистнул и дернул состав.
– Жив!.. Да вот он в вагоне спит - Я заметался.
– Ведь нас послали... Когда ты в Москву приедешь?.. Я там же живу!
Я побежал к нашему вагону и вскочил на подножку.
– Напиши все! И скорее приезжай!
– Я замахал Мишке рукой.
Тощая фигурка в какой-то иностранной засаленной и потрепанной блузе медленно двинулась к своим товарищам.
Все мое праздничное настроение как ветром сдуло. Я пошел будить Комарова.
Через несколько лет Будкин вернулся в Москву. К этому времени он отошел и стал похож на прежнего жизнерадостного и веселого Будкина. И только иногда нет-нет да и проскальзывали в нем неизгладимые следы перенесенных страданий в фашистской неволе.
...А на следующий день наш эшелон подходил к Москве. Замелькали знакомые названия дачных станций. Тихо стало в вагоне. Песен уже никто не пел. Даже те, кому нужно было ехать далеко, в Поволжье, на Урал и в Сибирь, разговаривали вполголоса. Все готовились к встрече с Москвой.
Мы давно уже сняли свои чемоданы с багажных полок, и они стояли в проходе в полной готовности. В чемоданах подарки - разные трофеи, патефон с пластинками, альбомы, зажигалки.
Подперев рукой щеку, о чем-то крепко задумался Иван Комаров. О чем? О прошедших боевых годах? О предстоящих трудных конкурсных экзаменах? Дома у него все в порядке. Родители ждут не дождутся сыночка. Я представил себе шумную радость отца Комарова и невольно улыбнулся.
Меня тоже очень ждали дома. Уже с начала сорок пятого года завод, на котором мне довелось работать в войну, перешел на выпуск сантехники отопительных радиаторов, раковин и прочего. Воспользовавшись переменами в цехе, переехала в Москву Таня. А я с тех пор, как попал в госпиталь, не писал ни одного письма. Думал, что скоро будем в Москве, а растянулось все на месяц. Конечно, мои волновались - не случилось ли чего?..
Москва... Эшелон с ликующими фронтовиками остановился у киевского вокзала.
"А ведь отсюда до Ленинских гор рукой подать!" - пришло мне в голову, и я сказал об этом Ивану. Тот счастливо кивнул.
Мирным светлым днем, теперь уже надолго, вернулись мы домой. От станции метро "Новокузнецкая" Комарову направо к Якиманке, мне налево - неподалеку.
Сразу потеряли свой вес чемоданы. Шел, не чувствуя ног, и озирался по сторонам.
Постарел наш тихий переулок. На стенах домов - громадные пролысины от обвалившейся штукатурки. А посередине большой пустырь. Фашистский стервятник, подбитый зенитчиками, врезался как раз в наш район. Совсем сдал, завалился на бок и наш дом, со всех сторон окруженный бревенчатыми подпорками.