Гюстав Флобер
Шрифт:
Наконец путешественники возвращаются. Каролина, кажется, устала от светской жизни. У Комманвилей много друзей в высшем обществе Руана. Что ж, очень хорошо. Флобер, облегченно вздыхая, отправляется в Париж. Там работает над планом своей книги, которую определяет как «парижский роман». «Основная мысль определилась, и теперь все ясно, – пишет он Каролине. – Я намерен начать писать не ранее сентября». [379] С этого времени он прилежно посещает императорскую библиотеку, желая набрать материала и сделать записи. Он хочет, чтобы это произведение, которое с каждым днем все более четко вырисовывается в его сознании, было таким же совершенным, таким же безличным и таким же пессимистичным, как «Госпожа Бовари». Однако не ошибается ли он, задумав вернуть читателей к бесцветной современной жизни после карфагенской радуги цветов «Саламбо», на долю которой выпал такой успех? Тем хуже. Ведь для него литература – синоним риска. Писать – значит, вдохновлять сражение. Чем более неопределенным видится исход дела, тем больше хочется ему посвятить себя этому до последнего остатка сил.
379
Письмо от 4 мая 1864 года.
Глава XV
Новый друг – Жорж Санд
И снова поездки между Круассе и Парижем, потом счастливое пребывание в Этрета с матерью, поездка для сбора материалов в Вильнев-Сен-Жорж, «чтение социалистов» (Фурье, Сен-Симона), в результате
380
Письмо м-ль Амели Боске от июля 1864 года.
381
Письмо от 6 октября 1864 года.
382
Письмо от октября 1864 года.
Он с радостью оставляет напряженную, неблагодарную работу, чтобы вновь бежать в Париж и с головой окунуться в светскую жизнь. В ноябре первый раз в Компьен его приглашает император. Он не очень удобно чувствует себя в придворной одежде – коротких мужских штанах, чулках и открытых туфлях, – однако с благодарностью склоняется перед их величествами. Императрица принимает его любезно, он ослеплен роскошью салонов; комплименты каких-то значительных лиц кружат голову. Вернувшись на бульвар Тампль, он пишет Каролине: «Сейчас четыре часа пополудни, а я только проснулся; я был ослеплен великолепием двора…
Руанские буржуа были бы еще более изумлены, если бы знали о моих успехах в Компьене. Говорю без преувеличения. Словом, вместо того чтобы скучать, я развлекался. Но у этого есть и неприятная сторона: смена костюма и пунктуальность». [383]
По возвращении в Круассе он не забывает тем не менее встреч и пишет Жюлю Дюплану: «Прошу записать меня в Пале-Рояль на новый год к наследнику и наследнице. Спроси у госпожи Корню, [384] бывает ли нечто подобное в Тюильри. Если да, то это будет мое второе поручение». [385] Он рассказывает теперь о том, что нашел вкус в высшем обществе, Каролине, которой оказывает настойчивые знаки внимания префект Руана барон Леруа. Этот внимательный чиновник посылает ей нежные записочки, на своей скамеечке для молитв в церкви она находит фиалки. Флобер шутит над ее легкомыслием. «Сударыня любит свет, – пишет он ей из Парижа. – Сударыня знает, что она красива. Сударыне нравится, когда о ней говорят». [386] И несколько дней спустя ей же: «Тебе по-прежнему нравится посещать руанские салоны и г-на префекта в частности. Похоже, вышеупомянутый префект покорен тобой. Кажется, ты начинаешь немножко ронять достоинство, часто посещая моих гнусных соотечественников». Она посмеивается над его предостережениями и с удовольствием кокетничает с видным человеком. Ее интересует все, что касается парижского света. Она завидует дяде, который бывает у известных людей. Он охотно рассказывает, уступая ее настойчивой просьбе, о последнем бале, который дал наследник Жером: «Что меня особенно удивило, так это количество приемов: двадцать три один за другим, не считая маленьких гулянок. „Месье“ [387] был удивлен количеству моих знакомых. Я говорил с двумястами… И что же я увидел среди этого „блистательного общества“? Руанские рожи… Я с ужасом отошел от этой группы и сел на ступеньки трона рядом с принцессой Примоли… Я с восхищением рассматривал на голове государыни „Регента“ [388] (пятнадцать миллионов); это очень красиво». И далее: «Принцесса Клотильда, увидев меня под руку с госпожой Сандо, спросила свою кузину Матильду, не моя ли это жена; обе принцессы пошутили по этому поводу. Вот о чем мне хотелось с тобой посплетничать». [389]
383
Письмо от 17 ноября 1864 года.
384
Г-жа Корню – крестница королевы Гортензии, подруга и корреспондентка Луи Наполеона до 2 декабря 1851 года.
385
Письмо от декабря 1864 года.
386
Письмо от 5 февраля 1865 года.
387
Прозвище Луи Буйе.
388
Алмаз «Регент», принадлежавший Филиппу Орлеанскому. (Прим. перев.)
389
Письмо от февраля 1865 года.
Рядом с этими гранд-дамами, которые не позволяют ему ухаживать за ними, он испытывает робость. Он более общителен с такими женщинами, как Луиза Прадье, которая, вне всякого сомнения, подарила бы ему любовь, однако она уже немолода; как Эстер Гимон, которая тоже стареет и к тому же очень некрасива; как Сюзанна Лажье, драматическая актриса, ставшая певицей в кафешантане. И с теми, кого он называет своими «тремя ангелами»: Мари-Анжела Паска, госпожа Лапьер, госпожа Бренн. Все имеют право на его знаки внимания, но ни одна не станет его желанной любовницей. Ему довольно печального опыта с Луизой Коле. Он предпочитает развлекаться, играя словами, с подругами, которые ему нравятся, и обращаться к проституткам, когда того требует природа. Так он, по крайней мере, не отвлекается от своей работы. Он упрямо продолжает свое дело, изо всех сил взбирается по ступенькам глав своего романа, который возвышается, по его собственным словам, точно «гора, на которую надо взобраться». «Устал до дрожи в коленях, до боли в груди». [390] И даже жалуется принцессе Матильде: «Что со мной на самом деле? Вот вопрос. Одно несомненно – я становлюсь ипохондриком, мой бедный мозг устал. Мне советуют отвлечься, но от чего?.. Меня преследуют грустные воспоминания, и кажется, что все окутано черной дымкой. Итак, нынче я господин, достойный
390
Письмо м-ль Леруайе де Шантепи от 11 мая 1865 года.
391
Письмо от мая 1865 года.
Из Руана приезжает Каролина, чтобы «поднять ему настроение». Он выздоравливает, присутствует на обеде у Теофиля Готье, настоящем «караван-сарае», на обеде в ресторане Маньи в честь Сент-Бева, который стал сенатором, и, вставая из-за стола, старается удивить братьев Гонкур одним из самых тайных своих откровений: «В молодости я был настолько честолюбив, что, когда шел с друзьями в бордель, выбирал самую некрасивую путану и старался поцеловать ее на виду у всех, не выпуская изо рта сигары. Мне это совсем не нравилось, но было рассчитано на публику». Не продолжает ли он играть на публику, хвалясь таким образом теперь своими былыми сексуальными подвигами? «Во Флобере осталось еще тщеславие, – помечают братья Гонкур. – Из-за чего, несмотря на открытость, в его рассказах о том, что он переживает, как страдает и любит, не чувствуется настоящей искренности». [392]
392
Гонкур. «Дневник», 9 мая 1865 года.
А ему опять не сидится на месте. Едва вернувшись в Круассе, он сразу едет в Лондон, затем в Баден, где встречается с Максимом Дюканом и с дорогой Элизой Шлезингер, которая давно живет в этом городке. Нечаянная для него это встреча или же он искал ее, поскольку работал над «Воспитанием чувств» и испытывал необходимость освежить свои любовные воспоминания? Элиза постарела, поблекла, страдает умственным расстройством. И даже на полтора года была помещена в больницу недалеко от Маннгейма. Увидев ее, Флобер потрясен головокружительным открытием бега времени, старения чувств, тщетой юношеских иллюзий. По возвращении в Круассе он находит заболевшую мать: «Кризис невралгии, из-за чего она ночью так сильно кричала, что мне пришлось выйти из своей комнаты». [393] Для лечения больной дают хинную настойку и много красного мяса. Но она скучает по внучке, с которой видится теперь очень редко. Флобер также с сожалением вспоминает о том добром времени, когда Каролина оживляла дом своим смехом. Он утешает себя, погрузившись с головой в рукопись. «Что касается меня, – пишет он племяннице, – то думаю, что снова начал работать. Я лег спать сегодня в четыре утра и опять начинаю кричать в тиши своего кабинета, как раньше. Мне это нравится». [394]
393
Письмо братьям Гонкур от 12 августа 1865 года.
394
Письмо от августа 1865 года.
Первая часть романа будет закончена, надеется он, в конце года. Однако нужно съездить в ноябре в Париж, чтобы поддержать аплодисментами Гонкуров, которые дают на сцене Французского театра пьесу «Генриетта Марешаль». Несмотря на эту дружескую поддержку, Гонкуры помечают в своем «Дневнике»: «Думаю, что нашел настоящее определение для Флобера – человека и его таланта: это академический дикарь». [395] Во время репетиций боятся, как бы цензура не запретила спектакль, который оценивают как слишком смелый. Флобер вне себя от возмущения. «Не ищите дорогу, друзья мои, – говорит он Гонкурам. – Обращайтесь прямо к императору». В день премьеры все волнуются. Напрасно Флобер, принцесса Матильда и несколько других друзей рукоплещут, зал не поддерживает их. Когда по окончании последней сцены падает занавес, гвалт поднимается такой, что актер Гот не может даже произнести имени авторов. «Генриетту Марешаль» после шестого представления по приказанию свыше снимают с репертуара. «Это настолько невероятно, что можно прямо-таки сойти с ума, – пишет Флобер. – Чувствую, что в вашей интриге не обошлось без попов». [396] И возвращается в Круассе, в «свой настоящий дом, где живет чаще всего», как он говорит принцессе Матильде. Она посылает ему на память написанную ею самой акварель, которая приходит со странным опозданием. Он вешает ее, волнуясь, на стену в своем кабинете между бюстом сестры и маской Генриха IV. Он рад тому, что отмечен, а быть может, даже любим столькими людьми, близкими к власти. В самом деле, элита должна просвещать и вести неимущие и темные массы. И в Искусстве, и в политике нужны вожди, хозяева, аристократы по духу и мысли. «Самое значительное в истории, – пишет он м-ль Леруайе де Шантепи, – лишь маленькая человеческая часть (три-четыре сотни в столетие, может быть), которая со времен Платона и до наших дней не изменилась; она-то и создала все, она – совесть мира. Что касается нижней части социального тела, то ее никогда не возвысить». [397]
395
Гонкур. «Дневник», 29 ноября 1865 года.
396
Письмо Гонкурам от декабря 1865 года.
397
Письмо от 23 января 1866 года.
Настало время завершать первую часть «Воспитания чувств», и он опять укладывает чемоданы. Благодаря железной дороге от Руана до Парижа теперь рукой подать; следовательно, при любом удобном случае он прыгает в поезд и снова оказывается в столице. Отныне у него два порта приписки, и он, положив в багаж рукопись, переезжает от одного к другому. Думают, что он уехал в Круассе, а он – на бульваре Тампль; хотят навестить его в его парижской квартире, а он уже уехал в деревню. В Париже он идет посмотреть на рабочих предместья Сент-Антуан и на Тронную заставу, читает исследования о фаянсе и готовит следующую часть своего романа. Как он и думал, к нему хочет приехать мать. У него, к сожалению, нет места, чтобы устроить ее и горничную Жозефину у себя дома, поскольку его собственный слуга спит на кухне. Что придумать? Щепетильная и упрямая мать, конечно, вообразит, что он придумал этот предлог, чтобы не принимать ее. Он умоляет Каролину уговорить пожилую женщину. «Объясни ей, – пишет он племяннице, – 1-е: или она должна отказаться от горничной; 2-е: или я буду каждый вечер отсылать своего слугу ночевать в отель; или 3-е: пусть твоя бабушка остановится у Эльдера, что, по правде говоря, было бы проще и удобнее для нее и для меня. Но скорее я повешусь, нежели скажу ей об этом сам». [398]
398
Письмо от февраля 1866 года.
В конце концов Флобер, его мать и прислуга кое-как устраиваются на бульваре Тампль. Она привезла по его просьбе восточные одежды, которые он купил во время путешествия в Африку. Он любит надевать их, желая удивить друзей. 12 февраля он вводит на обеды в ресторане Маньи на улице Дофин Жорж Санд. Единственная женщина, принятая в мужском кругу, она сначала смущена веселыми товарищескими отношениями гостей и вольностью их разговоров. Все обращаются с ней почтительно, отдавая дань уважения ее известности и возрасту. В свои шестьдесят два года она – бабушка в литературе. «Она здесь, – пишут Гонкуры, – рядом с нами. У нее очаровательная головка, в которой с возрастом чувствуется тип мулатки. Она смотрит на всех со смущенным видом и шепчет на ухо Флоберу: „Только вы здесь и не смущаете меня…“ У нее маленькие, очень изящные руки, которые почти закрыты кружевными манжетами».