Гюстав Флобер
Шрифт:
Наконец 20 ноября 1862 года «Саламбо» выходит в свет. Прекрасный формат в восьмую часть листа, в желтой обложке. Первое издание – две тысячи экземпляров. Флобер раздает книги, отпечатанные на голландской бумаге, друзьям и устраивает прием на бульваре Тампль. Говоря о презрении к денежным делам, он трудится, рекламируя свою книгу. В литературных кругах, впрочем, быстро узнают, что «Саламбо» была продана Мишелю Леви не за тридцать, а за десять тысяч франков. Братья Гонкур возмущены этой торговой интрижкой, недостойной литератора, и помечают в своем «Дневнике» 21 ноября: «Начинаю думать, что в этом парне (Флобере) – таком, казалось бы, открытом, таком несдержанном, парне с сильными руками, с апломбом заявляющем о своем полном безразличии к успеху, статьям, рекламе, – есть что-то от нормандца, причем самого продувного и самого закоснелого. Со времени истории и ложной сделки с Леви он незаметно использует шум, свои отношения, работает на успех, как никто другой, и с самым скромным видом конкурирует с самим Гюго». В самом деле, после многих лет заточения и молчания Флобер взрывается. Тем хуже для его сдержанных и высокомерных принципов. Попав в парижскую переделку, он готов на все ради триумфа «Саламбо». Только можно ли заинтересовать читателей историей карфагенской героини Саламбо, дочери Гамилькара и хранительницы Танит, которая идет в палатку вождя наемников Мато, отдается ему, добиваясь того, что он возвращает ей священное покрывало – заимф, которым завладел и от которого
Его «Саламбо» – фантазия прорицателя. [359] Он не использовал, как Шатобриан в «Мучениках», события, о которых рассказал, для того, чтобы поддержать какую-либо идею. Он не ограничился тем, что точно воссоздал исчезнувшую цивилизацию, как Мишле или Августин Тьерри. Более того, он не собирался писать психологический роман. Его герои одинаково искренни в стремлении к достижению своей главной цели и в проявлении простых грубых чувств, определяющих их поступки. Саламбо, на создание которой автора, говорят, вдохновила Жанна де Трубе, пикантная брюнетка, подруга Луизы Прадье и признанная любовница Марка Фурнье, директора театра Порт-Сен-Мартен, весьма далека от сложностей характера Эммы Бовари. Действием движут скорее политические, а не сентиментальные силы. Рассказ продвигается по мере честолюбивых устремлений, соперничества, сражений за влияние, а не по воле чувств. Это эпопея, написанная яркими красками, напряженным стилем и великолепным языком. Эпопея, которую читатель воспринимает как галлюцинацию, из которой выходит, переполненный воспоминаниями о живописном мире варваров и его жестокости. «Мираж» – говорит о нем Флобер в своих письмах. Он достиг цели. Произведение уникально по жанру. Абсолютная противоположность «Бовари», оно не поддается классификации. Первоначальный успех у читателей был вызван любопытством. До появления романа публика и журналисты задавали вопрос: сможет ли автор написать что-то новое? И они не были разочарованы! «Саламбо» взрывается, как неистовая опера, как бомба, начиненная драгоценными камнями. Говорят о «вызывающем ужас кровяном дожде», приходят в восторг, возмущаются, пожимают плечами. Пресса в целом жестока. В «Монд», «Юнион», в «Патри» и «Фигаро» – шквал брани против писателя, который раздражает чувства своих соотечественников. Сент-Бев, поддерживающий с Флобером самые дружеские отношения, говорит о том, что раздражен и разочарован выспренностью «Саламбо». В трех длинных статьях, помещенных в «Конститюсьонель», он критикует недостатки книги. Однако самим местом, которое отводит им в колонках своей газеты, он подчеркивает важность события. Вначале он утверждает, что «античную цивилизацию воссоздать невозможно», что, с его точки зрения, и объясняет провал автора. Конечно, он выполнил огромную работу, но перестарался и не удержал сюжет. Героиня Саламбо, говорит Сент-Бев, нежизненна. А ее соотечественникам недостает гуманности и логики. Флобер находится на «пике садистского воображения», описывая изуверства. Он бравирует эрудицией, которую можно оценить, только вооружившись словарем. Что касается стиля, то он помпезен, выспрен, «вымощен разноцветной галькой и драгоценными камнями». И в заключение пишет: «Автор сделал титаническое усилие, однако это не помешало неудаче. Но он доказал, что у него есть сила, и „несчастье оттого, что провалился, сделав ее главной точкой своего прицела, не столь велико“».
359
Историческая интуиция Флобера оказалась столь безупречной, что некоторые его описания (например, символов Танит) подтвердились позднейшими открытиями, сделанными во время раскопок.
Флобер отражает удар, отвечая Сент-Беву 23 сентября длинным письмом, в котором защищается: «Третья ваша статья о „Саламбо“ меня смягчила (я, впрочем, и не был очень зол). Самые близкие друзья были немного раздражены двумя предыдущими. А поскольку вы откровенно сказали, что думаете о моей большой книге, я признателен вам за то, что в своей критике вы оказались столь милосердны». После этой преамбулы он идет в контратаку. Пункт за пунктом, подробно, настойчиво, с чувством юмора он защищает свой роман. Все, считает он, в нем верно. Он не придумал изуверства. Обвиняя его в садизме, Сент-Бев дает аргументы в руки тех, кто уже протащил его через исправительный суд за «Госпожу Бовари». Что касается стиля, то «в этой книге я не шел на такие жертвы, закругляя фразы и периоды, как в предыдущей, – пишет Флобер. – Метафоры в ней редки, а эпитеты обоснованны». И заключает следующими словами: «Пощипав меня, вы очень нежно пожали мне руку и, хотя немного поглумились надо мной, тем не менее трижды поприветствовали меня тремя большими, очень обстоятельными, очень важными статьями, которые принесли больше хлопот вам, нежели мне… Вы не стали бы иметь дело с глупцом или с неблагодарным человеком». Отличный игрок Сент-Бев объявляет, что опубликует ответ Флобера в ближайшем номере «Ленды» в своих хрониках.
Одновременно с этими ревнивыми дружескими рукопожатиями то здесь, то там появляются хвалебные статьи. Теофиль Готье в «Монитор юниверсель» пишет, что чтение подобного труда – «одно из самых сильных интеллектуальных наслаждений, какие только можно испытать». Флобер горд. Он отомщен Сент-Беву: «Какая красивая статья, мой дорогой Тео, как отблагодарить тебя за нее? Если бы двадцать лет назад мне сказали, что тот самый Теофиль Готье, воображением которого я восхищался, напишет обо мне подобное, я бы сошел с ума от гордости». [360]
360
Письмо от 22 декабря 1862 года.
В дело начинают вмешиваться ученые. Гийом Френер, молодой дипломированный немецкий археолог, критикует в «Ревю конталторен» материалы, которые использовал автор. Флобер возмущен до крайности. Если он принимает литературные сентенции некоего Сент-Бева, то уж никак не может позволить какому-то педанту придираться к его историческим исследованиям. В пространном письме, написанном в язвительном тоне, он объясняет, что ничего не придумал в своем романе, который опирается на точные тексты; он разрушает один за другим аргументы противника, беспощадно и язвительно высмеивает его и в заключение пишет: «Не беспокойтесь, сударь, хотя вы сами, кажется, напуганы собственной силой и всерьез думаете, будто „разнесли мою книгу на клочки“, не бойтесь, успокойтесь! Ибо вы были не жестоки… но легкомысленны». [361]
361
Письмо 21 января 1863 года.
Если в целом критика сдержанная, то Флобер находит честолюбивое удовлетворение в реакции равных ему. Виктор Гюго, Бодлер, Мишле, Фромантен, Берлиоз, Мане, Леконт де Лиль пишут с восхищением. 27 ноября 1863 года превосходную статью в газете «Пресс» публикует Жорж Санд: «Я люблю „Саламбо“. Форма Флобера так же прекрасна, так же впечатляюща, так же лаконична, так же грандиозна во французской прозе, как любые прекрасные известные
362
Письмо от 28 января 1863 года.
363
Письмо от 31 января 1863 года.
Несмотря на враждебность части прессы, «Саламбо» торит дорогу среди читателей. Книгу до часа ночи увлеченно читает императрица. Император интересуется военной стороной произведения и спорит со своим окружением о баллистах, катапультах и других военных машинах. Восхищение автором считается при дворе хорошим тоном. Увлечение императорских салонов передается городу. Героиня Флобера становится модной. Дамы на балах-маскарадах одеты в пунические костюмы. Г-жа Римская-Корсакова появляется на приеме во дворце Тюильри в костюме из светящейся ткани, усыпанной золотом, как у дочери Гамилькара, с поясом в виде змеи вокруг талии. «Журналь амюзан» публикует диалог «двух сестер» – Эммы Бовари и Саламбо. За автора и его героев принимаются карикатуристы. Театр в Пале-Рояль вывешивает сатирический журнал в четырех картинах – «Фоламмбо, или карфагенские Потехи». Музыканты видят в «Саламбо» прекрасный оперный сюжет, и Флобер, некогда отказавшийся от постановки на сцене «Госпожи Бовари», соблазнен идеей большого лирического спектакля. Он мечтает о возможных авторах партитуры: Верди, Берлиозе, Рейере, ученике Берлиоза, и о Теофиле Готье – как об авторе либретто. Дело, однако, затягивается. Как бы то ни было, второй опубликованный роман вызывает вокруг Флобера то же волнение общественного мнения, как и первый, однако любопытство толпы на этот раз не было подогрето судебным процессом. Книга обязана успехом лишь самой себе. А автор, который исповедует презрение ко всем внешним проявлениям признания, становится сугубо парижским героем, общения с которым добиваются люди света. Опьяненный успехом, он принимает многочисленные приглашения, но наиболее свободно он все-таки чувствует себя в кругу собратьев по перу. С некоторыми писателями он обедает в ресторане Маньи, где обычно бывает Сент-Бев. На одном из этих обедов он встретил Ивана Тургенева, и мужчины сразу почувствовали симпатию друг к другу. Русский писатель, безупречно одетый и добродушный, покоряет, впрочем, всех приглашенных. Братьев Гонкур прежде всего: «Это очаровательный колосс, нежный гигант с белыми волосами, – пишут они. – Он красив, но красив какой-то почтенной красотой… Глаза Тургенева светятся. Его ласковый взгляд сочетается с напевным русским акцентом, похожим на мелодичный голос ребенка или негра». [364]
364
Гонкур. «Дневник», 28 февраля 1863 года.
Однако дружеские отношения и слава не могут долго удерживать Флобера в Париже. Вдоволь наслушавшись поздравлений, критики, поучаствовав в светских развлечениях и от души, по-мужски посмеявшись над сальными шутками на обедах у Маньи, он уезжает в Круассе. А Сент-Бев может сказать о нем, повторяя слова академика Лебрена: «Он вышел отсюда более солидным человеком, чем был».
Как подтверждение этой сентенции – едва вернувшись в деревню, Флобер узнает, что на престоле в двух парижских церквах – церкви Святой Клотильды и церкви Святой Троицы – его представили развратителем нравов. «Одного проповедника зовут аббат Бесель, – пишет Флобер. – Имени второго я не знаю. Оба разразились против бесстыдства маскарадов, против одежды Саламбо! Вышеупомянутый Бесель, припомнив Бовари, утверждал, что на этот раз я хочу вернуть язычество. Итак, Академия и духовенство меня ненавидят. Это мне льстит и возбуждает меня… Следовало бы после „Саламбо“ тотчас засесть за „Святого Антония“, я был в ударе и закончил бы уже эту вещь. Подыхаю от скуки; мое безделье (хотя я и не бездельничаю, а напрягаю мозги, как несчастный человечишка) – то есть то, что я не пишу сейчас, – тяготит меня. Проклятое состояние!» [365]
365
Письмо к Жюлю Дюплану от начала апреля 1863 года.
Ни один из сюжетов, которые ему приходят в голову, по-настоящему не увлекает его. Его ум не занят, ничто не интересует его. Он не знает, на чем остановиться – на новой редакции «Святого Антония» или же на современном романе, который мог бы быть коренной переделкой «Воспитания чувств». Нерешительный, недовольный, он снова сопровождает мать в Виши. Они живут в Британском отеле. «Бесчестные буржуа», которые с серьезным видом, пунктуально пьют воду, удручают его. В городе нет «кокоток». «Они поджидают приезда императора, – пишет он. – Один очень любезный буржуа сказал, что в прошлом году сделал для себя новый публичный дом, и был даже столь любезен, что дал мне его адрес. Но я там не был; я уже не столь весел и не так молод, чтобы обожать Венеру из народа. Необходимость идеального – доказательство упадка. Следует ли об этом говорить!» [366]
366
Письмо Амели Боске начала июля 1863 года.
Вернувшись в Круассе в конце августа, он работает над «феерией» «Замок сердец», которую не берет (хотя работа еще не окончена) «для сцены» Марк Фурнье, директор театра «Порт-Сен-Мартен». В самом деле, в пьесе есть нечто, что смущает организатора спектаклей. Работая над ней, Флобер честолюбиво надеялся вывести на сцену новый жанр, вдохновленный некоторыми комедиями Шекспира. Чтобы продвинуть работу, он с обычным для него терпением погружается в чтение всевозможных феерий и добивается участия Луи Буйе и графа Шарля Осмуа. За работу принимаются все вместе. «Замок сердец» – история двух искренних влюбленных, которые для того, чтобы соединиться, должны при помощи фей преодолеть препятствия, которые строят им злые духи – гномы, враги больших человеческих чувств. Интрига колеблется между реальностью и фантастикой, диалог – между наивной нравоучительностью и неумелой иронией. Флобер разочарован результатом. «Мне стыдно за эту вещь, – признается он. – Она кажется мне какой-то неудачной, вернее, легковесной, незначительной… Я расстроен оттого, что написал нечто заурядное, очень слабое». [367] Несмотря на этот суровый вердикт, он не теряет надежды поставить свою феерию на сцене. Воспылав неожиданной страстью к театру, он равно хотел бы познать свет рампы, волнение кулис, аплодисменты восторженного зала.
367
Письмо Амели Боске от 26 октября 1863 года.