Хаджи
Шрифт:
– Понимаю.
– Мне кажется, Ишмаель в безопасности. Боюсь, нельзя то же самое сказать о Джа-миле. Есть у меня контакты с полковником Зиядом. Он мечтает свести с тобой счеты.
– Зияда я не боюсь. Я умею с ним обращаться.
– Конечно, пока ты сохраняешь свое положение, иорданцы не стали бы вести вокруг тебя свои игры, но не недооценивай жестокости Фарида Зияда. Он может являть внешне-му миру цивилизованное лицо, английскую выучку и все такое, но не жди от него мило-сердия. Ты уже не будешь таким же сильным лидером, каким был до отъезда. Вот чего он ждет.
– Я это знал, уезжая из Палестины, - сказал Ибрагим.
– У меня все еще есть кое-что, чего иорданцы от меня хотят, - сказал Гидеон.
– Дай мне договориться о тебе и твоей семье. Я подумаю кое о чем.
– Я не опозорю храбрости моего сына.
– Храбрости ради чего, Ибрагим? Чтобы вырасти террористом? А если бы в той тюрьме оказался Ишмаель? Стал бы ты договариваться о нем?
– Скорее я дал бы Ишмаелю умереть, - ответил Ибрагим без колебаний.
Лицо Гидеона внезапно побагровело от гнева. Он ударил кулаком по столу; он не мог говорить.
– Я пришел не для того, чтобы спорить с тобой, Гидеон. Это ты всегда говорил, что араб живет в фантазиях. Ну, а ты разве не пережил самую большую фантазию из всех? Ты веришь, что вы одолеете арабский мир?
Гидеон устал и окаменел от многих месяцев разочарований. Он снова взялся за бу-тылку.
– Я скажу тебе, чего боится ваш Бен-Гурион, - нажимал Ибрагим.
– Он боится, что Израиль кончит тем, что превратится в левантийскую страну, живущую так же, как и мы.
– О нет, - огрызнулся Гидеон, - этого не будет, потому что мир для нас - ценность. Ценность для нас - любовь.
– Он вскочил со стула и начал ходить туда и обратно, как в клетке.
– Я приехал сюда, в Цюрих, веря, что хотя бы на йоту правда, разум проникнут в те запертые склепы, что вы носите в ваших головах.
– Он наклонился через стол к лицу Ибрагима.
– Что за порочное общество, религия, культура... что за человеческое сущест-во... может производить эту вулканическую ненависть... что знает только ненависть, вос-питывает только ненависть, существует ради ненависти? Что ж, позволь умереть своему сыну. Будь гордым, хаджи Ибрагим.
Они стояли, шатаясь, два гладиатора на краю гибели.
– Давай, - подзадорил Гидеон, - выхватывай свой кинжал. Это все, что ты умеешь.
Ибрагим отвернулся.
– Я не знаю, увидимся ли мы еще раз. Я не хотел, чтобы так получилось.
– Он подо-шел к Гидеону и вскинул руки.
– Разве ты не видишь - я побежден!
– воскликнул он с бо-лью.
– Если я пересеку границу Израиля, мое сердце умрет.
– Знаю... знаю, Ибрагим, - прошептал Гидеон.
– Гидеон, брат мой, я побежден.
– Он заплакал.
Гидеон крепко обнял его, упал в кресло у стола и закрыл лицо руками.
– Если бы зависело от нас с тобой, Гидеон, разве не добились бы мы мира?
Гидеон отрицательно покачал головой.
– Только если бы вы не держали руку на нашем водяном клапане.
Воцарилась тяжелая тишина.
– Теперь один Аллах может дать мне мир, - пробормотал Ибрагим.
Гидеон слышал, как закрылась дверь библиотеки. Хаджи ушел навсегда.
Глава
Столики под зонтиками на открытом воздухе, так красиво располагавшиеся по набе-режным вдоль реки Лиммат, с наступлением усиливающихся холодов пришлось убрать. Ибрагим уже не мог позволить себе ежедневной чашки кофе, но оставался в кафе желан-ным гостем. Франц все еще приветствовал его как уважаемого посетителя, находил ему уютный угловой столик и снабжал его кофе, сладостями, а иногда, по случаю, и тарелкой супа, если погода была особенно гадкой.
– Хаджи Ибрагим.
– Да, Франц.
– Вас к телефону в кабинете управляющего.
– Меня?
– Это женщина. Она пожелала говорить со мной и спросила, не я ли тот джентльмен, который каждый день обслуживает арабского джентльмена? Она говорит, что она ваша старая подруга, которую вы встретили в Дамаске.
– Где я могу подойти к телефону?
Франц проводил его в кабинетик и оставил одного.
– Алло?
– Алло. Это хаджи Ибрагим?
– Да.
– Ты знаешь, кто это?
– спросил голос Урсулы.
– Это теплый голос в очень холодном месте, - ответил он.
– Извини, что мне пришлось добираться до тебя столь таинственным способом. Уве-рена, ты понимаешь.
– Да.
– Мне надо обсудить с тобой нечто крайне важное. Можешь встретиться со мной?
Ибрагим насторожился.
– Может быть.
– Ты знаешь Банхофштрассе?
– Только глядя в окна магазинов на вещи, которые не могу себе позволить.
– Это и есть та самая улица. Возле отеля "Бор-о-Лак" увидишь магазин мадам Хиль-дегард, торгующий кошельками из гобеленов и вышитыми бисером. Я звоню оттуда. Ты можешь прийти поскорее и так, чтобы за тобой никто не увязался?
Ибрагим не ответил.
– Знаю, о чем ты должно быть подумал. Могу тебя заверить, будешь в безопасности. У меня здесь годами было множество свиданий. Хильдегард - моя близкая подруга. Мы сделали друг другу немало хорошего... без расспросов.
– Хорошо, я скоро буду, - сказал Ибрагим после еще одной паузы.
– Воспользуйся служебным входом. У Хильдегард есть позади маленькая демонст-рационная комната для особых клиентов. Она будет ждать твоего прихода.
Банхофштрассе, одна из самых дорогих в мире торговых улиц, была облачена в уни-форму подходящих друг к другу, почти совершенных зданий девятнадцатого века. В та-мошних магазинах имелся королевский выбор самых дорогих товаров.
Ибрагим отыскал магазин мадам Хильдегард и после окончательных колебаний на-жал на дверной звонок. Дверь открылась. Он подумал, что стоявшей перед ним женщине наверно лет пятьдесят, но она была надушена, в красивой блузке, элегантно причесана и по всей видимости принадлежала к высшему эшелону.
– Урсула ждет, - сказала она и повела его к двери конфиденциальной смотровой комнаты. Он вошел и огляделся. Маленькая гостиная для элиты. В тени стояла Урсула в шляпе с вуалью.
– Здесь Хильдегард показывает сумочки с застежками из драгоценностей.