Хаджибей (Книга 1. Падение Хаджибея и Книга 2. Утро Одессы)
Шрифт:
– Все разумею, диду… Быть по-твоему, — ответил Кондрат, и голос его зазвучал так радостно, что Бурило невольно покачал своей чубатой головой.
– Смотри, казаче, рано тебе еще радоваться. Еще солоно будет, и не раз. Лучше я тебе сперва про путь твой, про Хаджибей поведаю. Постой, — Бурило хлопнул себя рукой по лбу, — ведь дело это такое, что и Лука здесь не лишний будет.
Он кликнул сербиянина, который неподалеку работал на огороде. Лука прибежал на зов Бурилы. Кондрат всего второй раз в жизни видел этого чернобородого человека. Молчаливая сдержанность сербиянина, печальные темные глаза, в которых светилась какая-то невысказанная скорбь, невольно располагали к себе молодого казака. Лука хорошо знал чумацкий путь на Хаджибей. Он, видно, не раз ходил по этому пустынному шляху. Когда Бурило в своем рассказе порой забывал о какой-либо дорожной примете, серб немедленно
– Памятливый ты, Лука, — восхищался Кондрат, слушая его объяснения.
– Если бы тебе, крестник, столько горя в тех местах хлебнуть, и ты б не забыл их, мест этих, — покачал головой Бурило. Глаза Луки засверкали каким-то странным огнем. Затем, словно после грозы дождь, на его ресницах показались слезы.
– Яника, Яника, жена моя в плену азарянском, там, где Очаков, — сказал серб.
Лука будто застыдился своей невольной откровенности и снова долго хранил молчание, слушая рассказ Бурилы, пристально поглядывая на Кондрата. Потом вдруг промолвил:
– В такой путь пайцзу от сераскера (предводитель Едисанской орды) Едисанского надо. Обязательно пайцзу надо. Без нее пропадешь.
Бурило улыбнулся ему. Пайцза — это по-татарски пропуск. Коли получишь его от сераскера, ни ордынцы, ни турецкие стражники в дороге тебя не тронут, — разъяснил старик Кондрату. — Разумеешь? Правильно говорит Лука.
– А как эту самую пайцзу достать-то?
Лука хитро улыбнулся в курчавую волнистую бороду и положил руку на плечо Хурделице.
– Слухай, Кондратко, будет у тебя пайцза от самого сераскера Едисанского. Только уговор давай держать. Всю соль, что ты с чумаками своими привезешь, продашь мне по сходной цене. — Большие карие глаза Луки потеряли свою ласковость. — У турок и ордынцев за золото все, что хочешь, купить можно и пайцзу тоже. За нее менее ста пиастров сераскер не возьмет. Денег у тебя и у чумаков твоих нет — я знаю. Так вот, сераскеру сто пиастров за пайцзу я сам заплачу — потом сочтемся. Процентов за долг не возьму, но ты в Хаджибее к хозяину тамошней кофейни придешь и передашь то, что я тебе дам. А ответ его мне принесешь.
– По рукам, Лука! Все будет по-твоему, — с жаром воскликнул Кондрат.
– Что ж, по рукам! Только, чур, уговор держать крепко. А дед Бурило судьей будет нам, — ответил сербиянин и до боли ударил своей ладонью ладонь Кондрата. Бурило разнял их руки.
– В путь готовься. На днях пайцзу я тебе дам, — пообещал Лука, расставаясь с Кондратом.
XIV. ЧЕРТЕЖ НА БЕРЕСТЕ
После этого разговора Кондрат зачастил к Буриле. Целыми часами слушал он рассказы старого запорожца о том, как тот ходил, бывало, через Очаковскую пустошь, по степям черноморским, к Хаджибею. Он расспрашивал старика о переправах через степные речки — Куяльники, большие и малые, холмистые перевалы, соленые лиманы, где над самым морем возвышаются башни турецкой крепости.
По этим рассказам деда и Луки Хурделица вырезал ножом на берестовой коре чертеж — путь, дорогу к Хаджибею. Свою работу он показал Буриле.
Дед, разглядывая резьбу Кондрата, только в одном месте поправил ее. Глаза старика увлажнились, словно он увидел не тонкие линии на коричневой бересте, а знакомые дороги среди степных просторов, дороги, где казаковал в молодости с боевыми друзьями, кости которых давно уже покоятся под степными курганами.
– Диду, а правду кажут, что ты воевал Хаджибей? — спросил Кондрат Бурилу.
– И не раз, крестник, — по-молодому разгладил усы старик. — Не раз под крепостицей этой вредной, хотя и малой, я кровь и свою, и басурманскую лил. — Бурило начал в волнении посапывать люлькой. — Ты, крестник, тогда, почитай, и пяти годов не нажил от роду.
– Как же это было? — перебил деда Кондрат.
Бурило сердито глянул на него. Старик не любил, когда его перебивали.
– Как да как? А ты слухай! Вперед батька в пекло не лезь… Первый раз я на поиск под Хаджибей ходил осенью, еще в 1769 году. С самим Семеном Галицким, полковником запорожским. Ох и крут был полковник. Крут! Таких ныне не часто встретишь. За своеволие самое малое, хоть будь ему лучшим другом, собственноручно порол нагайкой. Но любили его за лихость. Сам невидный такой — старичок рыжий да щуплый, но как бой, то первый лыцарь. Саблей дорогу другим прокладывал — дело казацкое разумел добре. Умел бить супостатов! А теперь о поиске его ратном. Было в хоругви нашей сотни три конных казаков, средь коих и покойный батько твой. В самый последний день сентября учинили мы на рассвете
– Поиск наш будет удачным. С добычей придем, — пообещал он. — Только время терять не надобно.
Хотя уже в небе звезды заблестели, он скомандовал не к ночлегу, а в поход.
Всю ночь шли мы на рысях в Хаджибей. На рассвете вышли на берег моря к турецкой крепости. Галицкий почитал за лучшее не мешкая сразу ударить по врагу. Мы уже изготовили к бою пищали, но случилось иное. Раздался грохот литавр, и на дорогу выехали со знаменами сотни две турок, что от самого Очакова шли сюда, — конных спагов (кавалеристы (турецк)). Как гром среди ясного неба, грянули наши пищали кремневые по опешившим от неожиданности врагам. Казацкий клич «Слава!» раскатился далече, и помчались мы на султанцев. Цокнулись саблями с кривыми ятаганами. Сразу посекли мы передние ряды конников басурманских. Отбили два их знамени, булаву железную — знак власти аги (турецкий военачальник (турецк.)) ихнего — и литавры. Батько твой горазд был драться, помню. Срубил он их знаменосца с коня да и знамя из его рук вырвал. Добрая рубка была! Тогда-то меня спага ятаганом и царапнул. — Бурило, усмехаясь, показал на шрам, что, прорезая щеку, уходил в седину усов. — Вот как было, крестник! Увидели турки, что ломит их наша сила, поняли свою невозмогу — спешились и, более не принимая конного боя, отстреливаясь, стали отступать к форштадту хаджибейскому. Мы тогда тоже сошли с лошадей. Загремели снова наши пищали да пистолеты. В пороховом черном дыму ворвались мы в форштадт на плечах супостатов. Взяли крепко мы их тут в ножи да сабли. Мало кто и уцелел из них. Спасли свой живот лишь те, что успели убежать от нас за высокие каменные стены. Укрылась в крепости и часть татар, что жили в форштадте. Бросились мы штурмовать зубчатые башни, да оттуда ударили пушки. Засвистели ядра и картечь. Эх и пожалели мы, что пушечек у нас нету! Горько пожалели! Были бы они — не устоять тогда стенам султанским. Отошли мы в досаде великой от крепости и стали в обратный путь домой собираться, а султанцы-«храбрецы» боялись и нос высунуть за стены крепостные, пока мы на возы грузили добычу: оружие басурманское, припасы разные, пока сгоняли разбежавшийся по степи турецкий и татарский скот.
Старик затянулся дымом своего чубука, прищурил глаза.
– Двадцать тысяч лошадей, четыре тысячи овец, тысяча волов и коров и сто восемьдесят верблюдов мычали, ржали, ревели так, что заглушали голоса человеческие, когда мы гнали их мимо форштадта ордынского, — продолжал старик. — А за скотом вели мы ясырь — султанцев полоненных, связанных по рукам янычаров, спагов, ордынцев. От полоненных спагов и узнали мы, что их отряд, на который мы наскочили, шел из Очакова в Белгород для усиления гарнизона этой крепости… Обратно возвращались мы тоже не мешкая и уже третьего октября со всей добычей переправились через Тилигул-реку на нашу сторону. Вот каков был первый поиск!
Бурило замолчал, выбил золу из люльки, снова наполнил ее табаком и продолжал.
– Всю зиму гноилась у меня щека, рассеченная басурманом. Лишь к лету зажила сия рана и вовремя, потому что я уже в июле под начальством генерала Прозоровского в отряде кошевого атамана Петра Калинишевского снова под Хаджибей поиск делал. Тринадцатого дня июля 1770 года мы, спалив турецкое местечко Аджидер, с легкими пушками подошли к Хаджибею. Форштадт мы опять взяли, хотя на сей раз турки огрызались без страха. Скоро черным дымом заволокло каменные зубцы турецкого гнезда. Это мы запалили магазины (склады) с хлебом и овсом, заготовленными для султановой армии и флота. Все же досада скребла сердца запорожские. Опять поняли мы, что из мелких пушек наших хаджибейские стены не сокрушить. И многие, уходя из поиска, грозили крепости в ярости кулаками. Однако через четыре года исполнились думки наши. В начале 1774 года солдаты русские с сечевиками взяли Хаджибей. Я в сем деле не был и, как оно было, не ведаю… Два года владели мы крепостью отбитой.