Хаджибей (Книга 1. Падение Хаджибея и Книга 2. Утро Одессы)

Трусов Юрий Сергеевич

– Вот так будет лучше, — проговорил удовлетворенно Ашот, — Зачем горячишься? Ведь худо теперь вам, запорожцы! Царица Сечь вашу закрыла… Куда вы денетесь? В холопы пойдете? Под нагайки панские?.. Трудно вам, но я вас выручу. У меня храбрый джигит всегда дело себе найдет и золото заработает. Много, много золота.

– Хвастаешь? Что золото твое, когда ты сам под турком живешь. Захочет турок и отнимет…— сказал Кондрат.

– Не знаешь ты! Клянусь святым крестом и Магометом, что турки у меня вот где. — Ашот сжал короткие толстые пальцы в кулак. —

Вот где!

– Да, видали мы, как ты только что зад целовал одноглазому, — насмешливо прищурился молодой казак.

– Дурень! Ай, какой дурень! — вскипел хозяин. — Что ты видел? Ничего ты не видел! Знаешь, кто одноглазый? Это мой лучший кунак Халым. Я с ним дела делал! О! Халым большой человек! Такого не грех и в зад поцеловать. Он доверенный человек Ахмета-паши, домоправитель его и главный шпион. Вот кто такой Халым! У него только один глаз, но видит он все, словно шайтан. Недаром сами турки зовут его всевидящим оком паши. Но я скажу лишь одно слово, и Халым сделает для меня все. Скажу ему узнать о твоей жинке, Чухрай, — узнает. А скажу всех вас в море утопить вместе с солью вашей — янычары Халыма утопят! — Ашот с торжеством посмотрел на чумаков.

Кондрат хотел было ему ответ дать, но Семен незаметно ткнул его локтем под ребро — лучше, мол, помолчи.

– Ты прав, Ашот. Кондратка горяч, по молодости не разумеет многого. Ты помоги нам, а мы у тебя в долгу не останемся, — сказал старый запорожец, поднимаясь.

– Это другое дело, — улыбнулся Ашот и несколько раз хлопнул в ладоши.

В комнату вошел молодой татарин и вопросительно посмотрел на хозяина.

– Проведи к Николе Аспориди этих, — Ашот показал на чумаков. — Обратно вернешься с ними к вечеру. Будут спрашивать, кто они, скажешь — мои люди. Понял?

Чумаки с татарином пошли в Хаджибей.

XXI. ВОЗЛЕ КАМЕННОГО ГНЕЗДА

Кондрат шел со своими спутниками по солончаковой низине, отделявшей перешейком морской залив от двух балок — Водяной и Кривой, а также от большого Хаджибейского лимана.

– Низина эта Пересыпью зовется. Она море от лимана «пересыпала» — отсекла. Но весной иногда беда здесь бывает. Полая вода из балок сюда врывается и затопляет Пересыпь. Тогда лиман снова сливается с морем — буйно шумят морские волны по всей округе, широко разливаясь до самого крутого берега, где султанская крепость стоит, — рассказывал Чухрай Кондрату о местах, по которым лежал их путь.

Хурделица не перебивал Семена. Молодой казак цепким взглядом ощупывал дорогу, чтобы не забыть ничего примечательного и в точности потом нанести виденное на берестяной чертеж, который бережно хранил на груди под свиткой. На середине Пересыпи они увидели до сотни слепленных из глины маленьких хаток. Около них на шестах сушились сети, снасти рыбачьих лодок — паруса, канаты. Тут же, в холщовых шароварах и свитках, чубатые, почерневшие от солнца, рыболовы конопатили и смолили широкие плоскодонки.

– Гляди, наши, гультяи запорожские. Утекли

сюда от кабалы панской да попали в ярмо султанское, — сказал тихо Семен.

– Бог в помощь, браты. — Оба чумака сняли шапки, когда поравнялись с рыбаками.

– И вам того же! Откуда будете? — откликнулись те.

– С Тилигула за солью сюда приехали.

– Как там у вас?

– Известно как — немного легче, чем у вас… Ведь где от басурман подалее, там и легче, — ответил Кондрат.

– Оно верно. Султанцы обижают нас шибко, — покосился на татарина остроскулый рыбак. — Мы рыбешкой перебиваемся, так янычары лучшую рыбу отнимают.

– Тяжело… Домой бы возвратиться, — вздохнули другие.

Воцарилось молчание.

– Может, зайдете в курень юшки нашей отведать? — предложил один из рыбаков, но Кондрат с Семеном отказались.

Хотя им и хотелось отведать хаджибейской ухи, да уж очень спешили. Времени было в обрез.

Чумаки прошли около двух верст по Пересыпи, поднялись на возвышенность, где расположилась крепость с ее форштадтом и слободой.

Вправо от зубчатых стен, за распаханными полями белели хаты.

– Слобода молдаванская. В ней волохи и наши живут, а где и ордынцы, что на землю осели, — сказал Чухрай.

Татарин повел их к крепостному форштадту.

– Здесь у форштадта поселились турки и ордынцы. Наших мало. Разве что невольники турецкие да «тер-оглы», что значит «потеющие люди»: шорники, ковали, шевцы, чеботари. Они хотя и вольные, но на турка гнут спину почище заневоленных, — объяснял Чухрай.

Кондрат заметил, что форштадт состоит весь из крытых шкурами землянок, лишь несколько домов было построено из известкового камня. Недалеко от крепости возвышался большой дом, где, по словам татарина, жил сам паша со своим гаремом. Рядом с дворцом желтел осенней листвой обширный обнесенный высоким забором сад.

Вокруг Хаджибея, на приморских холмах и в самом форштадте, было много растительности. Вся площадь впереди крепостных стен обросла мелким кустарником, а на склонах берегов шумели рощицы.

Форштадт спускался к морскому заливу длинной обрывистой балкой. Здесь глаза Кондрата заметили широкий ручей, из которого женщины с закутанными в черные шали лицами черпали медными кувшинами воду.

Форштадт со стороны степи начинался похожей на сарай постройкой. Это и была кофейня Николы Аспориди. Татарин пошел вызвать ее хозяина, а оба чумака прилегли под кустом у дороги.

Ждать им пришлось недолго. Татарин вернулся с высоким горбоносым человеком, у которого на курчавых седеющих волосах алела вышитая серебром тюбетейка.

– Я Никола Аспориди. Вы от Луки? — спросил он чумаков.

Кондрат отвел его в сторону и дал ему в руки половинку разрезанной свинцовой пули. Что-то похожее на улыбку мелькнуло в черных грустных глазах Аспориди. Он вынул из кармана другую половину пули и сложил их вместе. Получился гладкий свинцовый шарик.

– Все верно. Ты не обманываешь. Как звать тебя, казак? — спросил Никола.