Хаджибей (Книга 1. Падение Хаджибея и Книга 2. Утро Одессы)
Шрифт:
– Молодец, сынку! Терплячий ты, — сказал ему старик.
Дрогнули в усмешке губы молодого казака.
– Что эта боль, деду, когда вся душа моя огнем горит. Я, лишь бы внучку твою, Маринку, выручить, не такие бы муки принял.
– Коли сердце такое имеешь, найдешь ее, вызволишь! Может, всех пашей тебе побить придется, но Маринку найдешь! Тогда вспомни меня, старого, — горячо заверил его старик.
Молодой казак ничего не ответил деду, но Бурило заметил, что после этого разговора Хурделица стал не таким угрюмым и грустным.
Кондрат стал поправляться. Рана на лбу затянулась, стала заживать и простреленная рука. Он уже помогал старику по хозяйству, доглядывал за овцами и лошадьми.
Однажды, зимним вечером, когда Кондрат жарил на очаге убитого им зайца-русака, в слюдяное окно поноры кто-то постучал. Бурило, взяв пищаль, отворил дверь и увидел заснеженного ордынца, который держал под уздцы коня.
– Где Кондратка живет? — спросил ордынец.
– Я тебе покажу Кондратку, — прогудел Бурило, подымая пищаль.
Но Кондрат, услышав свое имя, подскочил к двери и удержал старика. В ордынце он узнал Озен-башлы.
– Дед, да это кунак мой! Пусть в хату идет. — Он взял коня у Озен-башлы и отвел лошадь на конюшню. Когда Кондрат вернулся в понору, там уже сидели Бурило с татарином и вели разговор.
– Это, значит, ты Ураз-бея тогда от наших сабель спас? — спросил старик.
– А разве иначе можно? Позор мне был бы не помочь в бою, — ответил Озен-башлы.
– А где пленники?
– Всех пленных Ураз-бей паше очаковскому продал.
– Всех?
– Всех, — подтвердил ордынец.
– Я так и думал, — вздохнул Бурило. — А теперь скажи, чего ты от Ураз-бея бежал?
– Не могу у него служить. Я жизнь ему спас, а он снова обидел меня. Сильно обидел, — сказал ордынец и глаза его вспыхнули недобрым огнем. — Воевать с вами я не хочу!
– А зачем воевать? — спросил Кондрат.
– Как зачем? Разве не знаете — войну турки ведут с вами, русскими, уже какой месяц…
Эта весть потрясла обоих казаков. Хотя войны ждали давно, все же не думали, что она разразится так быстро.
– Война? Тогда все ясно, — сказал Бурило. — Вот почему ордынцы на набег осмелились. А мы здесь живем и не ведаем, что на белом свете творится.
– Где же ордынцы ваши?
– Все под Очаков ушли, к туркам. Скоро, говорят, там бой большой будет, — ответил печально татарин.
– Послухай, кунак, а что ты делать будешь? Ведь ты джигит! Супротив своих воевать не пойдешь?
– Против своих не пойду, но и против русских не буду. Мой отец давно на земле осел. У него в Крыму сад, огород. Меня насильно Ураз-бей малым увез от отца.
– Так ты же сейчас в Крым не доберешься. Заневолят тебя наши, а то и свои убьют. Туда ехать после войны надо.
Озен-башлы упрямо покачал головой.
– Все равно поеду в Крым.
– Это когда будет! — усмехнулся Бурило. —
Кондрат снял с очага поджаренного зайца, разрезал его на три части. Гость и хозяева молчаливо поужинали и легли спать. Дед уложил ордынца возле очага на мягкие бараньи шкуры. Гость, блаженно развалившись на теплой постели, сразу захрапел. Но хозяевам не спалось.
Кондрата взволновали слова Озен-башлы о войне с турками. Не спал и Бурило. Старик долго ворочался с боку на бок и, наконец, чувствуя, что не заснет, встал с постели, набил трубку табаком, высек огонь и стал тормошить Кондрата.
– Слухай, крестник! Война с басурманами — дело серьезное. Надо нам добре подумать об этом.
– Я думаю, дед, ох, как думаю! — ответил Кондрат.
– Так вот. Надо тебе с казаками, как в силу войдешь, в Бериславль ехать. Перед набегом слышал я, что там сбор назначен для нас, сечевиков. Собирают там войско верных казаков.
– Дед, я ж неверный…
– А ты слухай, крестник, старого… Коли война, то с казака все грехи снимаются прежние. Езжай туда, и ничего тебе не будет от начальства. Понял?
– А как же с Маринкой? — спросил Кондрат старика. — Выручать ее надо — сердце болит.
– Коли турка побьем, то и Маринку вызволим. А не побьем, так все пропадем: и Маринка, и мы. А сердце болит — так ты уйми его, крестник. Не время теперь сердцу по девке болеть. Война. Мне тоже в молодости нелегко было, — раскурил трубку Бурило. — Но с пути верного я не сворачивал. В молодости мне пришлось хорошую дивчину бросить, когда с Орловщины, из России самой, от помещика лютого бежал я на Низ, на Сечь, значит. Там-то я казаком вольным стал. Ивашкой Авиловым я тогда звался. Это на Запорожье за горячий нрав нарекли меня Бурилой.
И как ни болело сердце мое, но когда война была, всегда я за нее, за Россию, значит, воевал… Вот оно дело какое. Поэтому, как в силу войдешь, крестник, немедля езжай на казачий сбор да товарищей своих прихвати. А я с Лукой в Хаджибей пойду, буду искать след внучки.
Далеко за полночь, позабыв о сне, беседовали они.
XXVI. ВСТРЕЧА
Перестали кружить по степи метели, начали таять снега. По склонам курганов потекли ручьи.
К этому времени твердыми рубцами затянулись казачьи раны — дед Бурило оказался добрым лекарем. Лишь одной раны не мог он вылечить своими травами — тоски. Тоски по загубленным, угнанным в неволю родичам.
В погожие весенние дни стало совсем невмоготу жить сечевикам одним в опустевшей слободе. Здесь каждая разоренная ордынцами понора, каждая могила напоминала о несчастье. Пришла пора снова отправляться на поиски полоненных слобожан, на новые битвы — рассчитаться с врагами за все обиды. И как только солнышко подсушило немного размокшую землю, начали казаки собираться в поход.