Хаидэ
Шрифт:
— Твоя мать…
— Она не знает, нет. Думает я младенец. Она старуха, а хочет вечно быть молодой. А молодая — я! Посмотри, какие у меня груди. Дай руку, ну дай же!
Техути вдруг представил себе, как шумно празднуется в богатом украшенном доме свадьба. Он и юная Алкиноя сидят во главе стола, кивают, принимая поздравления и подарки. Рядом стоит Перикл, читает свиток, перечисляя приданое любимой дочери.
Его руки ослабели. Девочка прижалась, обнимая и жадно ища губами его рот. Техути раскрыл губы, принимая поцелуй, провел ладонью по голой спине.
…Счастливая свадьба. А напротив молодых сидит Канария, в золотых ожерельях и смотрит с тяжелой
— Нет, — он оттолкнул Алкиною, сгребая в охапку, стащил с постели. Тяжело дыша, боролись, пока он натягивал на нее порванный хитон и легкую палулу. Девочка плакала, обдавая его запахом кислого вина. Извернувшись, укусила рядом с запястьем. Техути зашипел и размахнувшись, влепил ей пощечину. Падая на пол, она горько зарыдала в голос, и он, тоже падая на колени, зажал ей рот дрожащей рукой, обхватил, баюкая и уговаривая шепотом.
— Перестань, ну, хватит. Конечно, я люблю тебя Алкиноя. Но нам нельзя! Отец убьет тебя и меня тоже. И твоя мать, она разгневается, если ты… Ты должна сберечь себя для жениха, нельзя дарить себя какому-то пришлому слуге. Я никто, а ты богата и знатна. Будешь счастлива. Я порадуюсь за тебя.
Он осторожно отнял от ее лица мокрую руку. Девочка тяжело дышала, успокаиваясь.
— Ты вправду любишь меня? Не ее?
— Конечно!
— Поклянись! Всеми стрелами в колчане Эрота клянись мне!
— Я не могу. Нельзя давать такие клятвы. Ты еще встретишь…
— Я закричу!
— Клянусь тебе своим богом, печальным и одиноким, я люблю только тебя, моя красавица.
Она шмыгнула носом, вытерла грязные от размазанной краски щеки.
— А он настоящий, твой бог?
— Конечно!
— Тогда поцелуй меня. Если хочешь, чтоб я тихо ушла.
Техути вздохнул и коснулся губами мокрой щеки. Но девочка прижала ко рту его губы, жадно и неумело шевеля языком. Откинулась, вытирая рот. И встала, покачиваясь и плотнее запахивая палулу.
— Помни, ты теперь мой. Клялся. А если нарушишь клятву, и хоть раз ляжешь с ней, я все расскажу отцу.
— Пройди так, чтоб тебя не увидели, — ответил Техути.
Заперев за девочкой дверь, кинулся снова на постель, теплую от возни. Выругался шепотом.
Снова все криво! Княгиня поманила властью и знатностью, и почти уже все сложилось, даже видения были ему. Так нет, все полетело кувырком. Канария со своими капризами. И вот вскоре явится ее муж. А теперь еще эта! Был бы он горожанином, солидным и почтенным, взял Алкиною в жены, и она сидела бы на пиру, сверкая драгоценными камнями в золотых оправах. Юная и сочная, жаркая. Богатая знатная жена.
— Господин Техути, — робкий голос за шторой вырвал его из мечтаний, — господин, хозяйка ищет тебя. Она сердится.
— Скажи, я сменю одежду и скоро приду.
Сел, отпихивая скомканные покрывала. Спину ломило и глаза закрывались от усталости. Но вставая, вспомнил, как жадно прижималась к нему девочка, и усмехнулся, злорадствуя. Волнуйся, Канария, трепещи, думая о наслаждении уродливым телом черного демона. А в это время собственная дочь раздвигает ноги, приглашая твоего любовника в свою нетронутую глубину. И ты — оплевана. Жаль, что не узнаешь, никогда не узнаешь.
В маленькой комнате с голыми белеными стенами Хаидэ в сотый раз перебрала мелочи в сумке, аккуратно развесила на крючках выстиранную походную одежду, разложила на столике купленные у Хетиса сласти — сушеные финики, инжир и вяленые ломтики яблок. Проверила, свежая ли в кувшине вода. И села, положив руки на стол, перед узким окном,
Пустой вечер, Техути не придет. Она уже не знает, любит ли его, ее сердце устало мучиться мелкими дрязгами и несправедливыми обвинениями. Но когда подступает ночь, просыпается тоска тела. Никто и никогда не брал ее так нежно, так сильно, никто не волновал ее кожу, как делают это его пальцы. С ним она забывает, что были другие мужчины, то отвратительное их множество, слитое в памяти в многорукое многоглазое существо с тысячью жадных глоток и торчащих корней. Память о них, как медленный тяжелый вкус напитка, которым потчевал ее Теренций, чтоб пробудить жадность к любовным играм. Держалась и не уходила. А кроме этого вкуса, что может вспомнить она — о любви? Девичьи расспросы, секреты, что поверяла ей Ахатта, рассказывая об Исме Ловком. Чужая любовь, что вытолкала ее собственную, тогда только нарождающуюся…Нуба. Его большое тело, ее приказание, и то, как она ничего не почувствовала, отдавая себя на тихом вечернем песке. А когда он, мудрый ее защитник, хотел подарить ей первое счастье телесной любви, что сделала она тогда? Накричала, сверкая глазами, обвинила в похоти. Не позволила. Глупая дикая коза! А потом был Теренций, жаркие и темные ночи ее сладкой мести. Сладкой для обоих. — А темнота была только для нее, потому что все было там, а любви не было.
И вот появился Техути и, взяв ее в ладони, как цветок, поднял к самому небу, показывая, смотри, как бывает. Как торжествующе ярко, как радостно и чудесно, между телами, что смыкаются и размыкаются, вдруг рождается целый огромный мир, поднимается, ширясь и раскрываясь, разбрасывая в стороны упругие лепестки счастья.
Показал. Приживил к себе, как садовник приращивает ветку персика к дикому деревцу. А теперь ей приходится платить. С ним происходит что-то. Она не умеет закрывать глаза. Видит. Но кто расскажет, что именно она видит? Может быть, это просто уходит его любовь? Может быть, она всегда уходит вот так — любимый не просто холоден, но еще и становится груб, придирчив и, что скрывать, совершает дрянные поступки, не достойные человека. А может быть, она сидит тут и надумывает себе от тоски всякие страсти? Жаль нет Фитии, или Цез, обе были молодыми и любили. Но она — одна.
В узкую дверь кто-то поскребся, и Хаидэ вздрогнула, улыбаясь с надеждой. Это он! Пришел, истосковался, а она тут думает всякую ерунду.
— Ты не заснула там, степнячка? — Хетис говорил негромко и сладко.
— Чего тебе? — Хаидэ встала перед закрытой дверью.
— Открой, а? Не обижу. Поговорить бы.
Хаидэ нащупала ножны на поясе и откинула засов, раскрывая двери. Хетис, в новом хитоне, что топорщился над волосатыми коленями, быстро оглядел через ее плечо пустую комнату. И тесня, вошел, прикрывая за собой двери. По-хозяйски прошел к столику, водрузил на него пузатый кувшинчик, плеснувший хмельным запахом. Повернулся и всплеснул жирными руками, оглядывая длинное сборчатое платье и легкую накидку, брошенную на плечи.
— Тебя не узнать! Эк нарядилась и стала красотка! Выпьешь со мной, степнячка?
— Не буду, Хетис. Иди спать. Я тоже отдохну.
— А чего б тебе отдыхать. А? Лошадка твоя накормлена, и ты ужин скушала, сидишь одна, скучаешь. Посиди на моих коленях, а я помечтаю, что это достойная горожанка пришла почтить Хетиса своей любовью.
Он захохотал, разваливаясь на табурете и хлопая себя по коленям.
Хаидэ погладила ножны, вытащила узкий нож, показывая лезвие и пряча его обратно.