Хаидэ
Шрифт:
Керия подтолкнула Хаидэ из каморки.
— Идем скорее. Тебе что, не показали как одеться? Ты чего вообще тут сидишь, глупая телка, накажут. Думаешь, мы за тебя работать, а ты тут сидеть?
Кивая, Хаидэ попятилась и, споткнувшись, упала на колени, испуганно ахнув. Пока Керия раздраженно понукала ее, быстро сунула кинжал под матрас и, вскочив, выбежала к зеркалу.
— Быстро. Садись! Волосы я тебе приберу, а груди накрасишь сама. И с лицом сделай что, а то бледная, как капуста!
Нещадно дергая, чесала Хаидэ волосы, скручивала пряди и ловко укладывала, вытягивала концы, чтоб свисали из высокой прически.
— Все,
— Васам, васам! — испуганно заперечила Хаидэ, наспех придумывая язык.
— Откуда ж ты? Потом расскажешь. Вот, это надень.
Керия кинула на колени маленький кусок вышитого полотна с длинными хвостами завязок. И убежала, помахивая перед грудью ладошками, чтоб краска высохла быстрее.
Хаидэ оглянулась, прислушиваясь к шагам и крикам в коридорчике. Макая палочку-кисть в краску, быстро нарисовала на груди завитки и стрелки. Окуная пальцы в слюдяной порошок, набелила лицо и шею. Плюнула в ладонь, размешивая кисточкой черную мазь. И стараясь, чтоб рука не дрогнула, решительно навела по векам жирные стрелки, уводя их к самым вискам. Наугад сунула мизинец в одну из баночек, проведя под бровями ярко-синие линии, содрогнулась, глядя на отражение. И схватив сладко пахнущую помаду, нарисовала себе алые пухлые губы. Надела на запястья забытые у зеркала дешевенькие, но крикливо яркие браслеты. И встав, тщательно обмотала вокруг бедер повязку, стягивая на боку длинные ленты.
Из колеблющейся глубины зеркала на нее смотрела яркая девка с белым лицом, раскосыми синими глазами и пухлым, как у арапки ртом. Длинные светлые пряди, выпущенные из высоко заверченного узла, свешивались вдоль щек.
— Васам, — шепотом сказала Хаидэ отражению, поднимая руку в приветствии воинов Дракона.
Метнулась в каморку Эттании, снова достала кинжал, отцепила с ремня маленькие ножны, аккуратно вложила его в повязку на животе, подышала, проверяя, не выпадет ли. И решительно шагнула в темную кишку коридора, ведущего во внутренность главного дома — там, где он прорезает вереницу комнат поперек и выводит в большой перистиль, полный света, голосов, музыки, плывущих запахов разгоряченных тел, вина и цветов.
Глава 42
Темный зной качался слоями. Дудели флейты, постукивали тимпаны, прерывисто ныли форминги под уставшими пальцами музыкантов. И казалось, это музыка несет в себе тягость жары. Но вот кончалась песня и гости, вздохнув, ждали, что-то изменится. Но зной ложился на темя и плечи томным ароматом роз, который хотелось стряхнуть, как тяжелую паутину. Мерно опускались опахала, прогоняя сладкий аромат, но в желудках ворочалось съеденное мясо, обволакиваемое вином, вот бы избавиться от того, что заставила проглотить жадность… Может, тогда зной станет легче и улетит в ночное высокое небо…
Теренций повернулся, удобнее укладывая ноги, освободил занывший под тяжестью тела локоть. Поставил чашу на грудь. Донце приятно холодило кожу. А еще ему было приятно, что глупая овца Мератос злится. Худшее наказание для мужчины, это когда боги посылают ему дуру-жену. Через месяц жизни начинаешь видеть за большими глазами крошечный, меньше ореха, умишко. И лоб, прячущий его, уже никогда не станет снова белым и чистым. Тупая, тупая овца, устроила ему войну. Вот и пусть получает
Оказалось, внешняя неподвижность может быть весьма увлекательной. Ничто не мешает смотреть и видеть. Он еле заметно усмехнулся, через полуопущенные веки наблюдая за передвижениями Техути. Правда, полезные выводы использовать уже ленив. После ухода княгини обратно в племя что-то изменилось внутри. Будто с того далекого дня, когда в доме появилась настороженная девочка, сперва рабыней для мужских утех, потом медленной и будто невидной женой в гинекее, а после — стремительной и плавной, как змея, его настоящей женой — внезапно расцветшей красавицей с блестящими глазами, будто она была стержнем, на который Теренций нанизывал все свои мысли и поступки. И вот ее нет, и нет сына, которого она обещала и отдала ему. А он — не сберег. И все вокруг стало мелким и никчемным. Потеряло смысл, затерлось, как пергамен, готовый принять новую запись, но некому ее писать, а прежние буквы еле видны, слабы и прозрачны. Вот какую судьбу уготовили ему боги. Хорошо, что он не стал пытать пророчицу Цез и тем подарил себе еще месяцы неведения. Жил. Дышал, радовался и волновался.
Отхлебывая из чаши, он приподнял голову. Однако египтянин слишком часто посматривает на растерянную Мератос. И на свету мелькает в его лице что-то такое, интересное.
Фигуру наложницы заслоняли мужчины, что вставали, прохаживаясь и разминая ноги перед последней переменой блюд и вина. Один из гостей склонился к Теренцию, толкуя о политике, но тот закатил глаза и охнул, потирая живот, отмахнулся. И гуляющий подхватил под локоть другого, торопясь заплетающимся языком высказать свои взгляды на мир.
Теренций ждал, но Техути не подходил к Мератос, ограничиваясь быстрыми взглядами. И он потерял интерес, отвернулся, разыскивая глазами Канарию, скоро ли распорядится привести, наконец, это чудовище. И не увидел, как египтянин, подойдя к арке, из которой выходили нагруженные подносами и кувшинами рабы, схватил за руку одну из рабынь, увлекая ее в полумрак коридора. Стройную девку с набеленным лицом и жирно накрашенными глазами.
Хаидэ уже несколько раз подносила яства гостям, стараясь держаться подальше от Теренция. В наступившей ленивой суете это было несложно, факелы мигали, меняя выражения лиц, мужчины размахивали руками, мелькали между ними обнаженные женские тела. С другой стороны женщины окликали мужей, смеялись, поднимая чаши и бросая через пустое пространство виноградины и финики. Все волновались, разгоряченные обещанным зрелищем, толпились у клеток, дразня кошек, и на лица рабынь не смотрел никто.
Когда Техути схватил ее руку и дернул, втаскивая в темноту, Хаидэ подумала с ужасом: узнал, сейчас накинется с укорами. Прижимаясь к стене, уже открыла рот, рассказать, все объяснить, как вдруг услышала его горячий шепот и закаменела.
— Ты, шустрая. Видишь, сидит женщина, в голубых и красных одеждах, рядом с кустом олеандра?
Он положил руку ей на затылок, нетерпеливо похлопывая, и Хаидэ кивнула, боясь говорить.
— Поднеси ей вина, сейчас, вот тебе, — он сунул ей к животу пузатый прохладный кувшинчик.