Хаидэ
Шрифт:
— Ты ей не нужен. И никогда не будешь нужен так, как мне нужен мой сын, из-за которого я убила своего мужа Исму. Вот так…
Когда Хаидэ ушла, проклиная свой голос, который распорядился ее собственными желаниями, Техути вскочил и побежал вдоль воды, быстро, как бегал когда-то вдоль ленивых вод царственного Нила. Бежал, высоко поднимая колени, работающие, как рычаги, перепрыгивал через коряги, взбегал по низким языкам травы на невысокий обрывчик, и, ухнув, прыгал обратно на песок. Бежал, закусывая губу, от лагеря, чтоб никого не убить, просто подойдя к спящему
Отказала! Вырвалась и ушла! Когда уже был уверен в своей победе! Сумела. Оказалась сильнее его, мужчины, она — женщина. Несмотря на дар матери тьмы, а он так был уверен. И видел, что хочет, так хочет, как никого никогда. И вдруг — это нет. Три раза нет и снова нет.
Он упал на песок и тут же вскочил, яростно глядя на светлеющее небо. Пнул шар бродяжьей травы, что приткнулся к коряге. Завертелся волчком, выбрасывая из-под ног фонтаны песка. Что она там еще говорила в утешение, победив? Прости, любимый… Любимый? Был бы любим, разве ушла бы. Нет. Позволила бы ему войти, открыла двери, принесла бы в дар себя, показав, что это действительно любовь! А так — лишь слова.
Он упал на колени, тяжело дыша и оглядываясь по сторонам. Был бы тут кто-то, кто угодно, кинуться и биться, выворачивая челюсти и круша ребра, и чтоб ему все сломали тоже. Чем накормить свою ярость?
На коленях повернулся к самому темному краю неба, проговорил с ненавистью:
— И ты обманула!
— Я не обманываю, никогда…
По песку из темноты шла высокая черная фигура, просвечивали края тонких одежд. Приблизилась и он вскочил, протягивая руку, схватил горсть тонких косичек, рванул к себе, с наслаждением ощущая, как ударилось об него женское тело. Другой рукой заломил за спину ее локоть и бросил девушку на песок, наваливаясь сверху.
— И сейчас солгала, тварь!
— Куи-куи, — промурлыкала Онторо, изгибаясь и стряхивая с себя разорванную египтянином прозрачную рубашку, — я черная хвостатая тварь, да.
И расхохоталась ему в лицо.
Небо медленно светлело, над темной синевой наливалась нежной голубизной широкая полоса, а над ней размывалась зеленоватая.
— Чиу-кон? — спросил из травы пестрый каменщик, — чиу-чиу… чиу-кон?
И тут же вступил второй, отвечая, сонный хор птичьих голосов затрещал и зазвенел, помогая солнцу проснуться.
Техути зарычал и, лежа под ним, Онторо увидела, как стягивается к затылку смуглая кожа, меняя лицо, растаскивая по костям черепа человеческие черты, что превращались в маску холодной ярости зверя, поедающего добычу.
— О! — сказала в восхищении, не в силах отвести глаз от резких линий и ямы открытого рта, — о-о-о!
И крикнула, выгибаясь, подставляя ощеренным зубам черную блестящую шею:
— Да! Да-да! Да!
Утром, спокойный и холодный после бурного окончания ночи с Онторо, египтянин ехал шагом на Крылатке, держась подальше от возка. Он видел, как Хаидэ время от времени ищет его взглядом, и сразу отъезжал туда, где она не заметит его, понимая, что искать явно она не решится. И пусть. Пусть помучается, это такая малость по сравнению с его мучениями.
Так говорила Онторо, сидя на песке и перебирая пальцами его волосы. Жалела, выпевая ласковые
— Следи за сестрой княгини. Сердце говорит мне, она может выкинуть что-то… И тогда будет лучше, если ты окажешься рядом. Для тебя лучше.
Он кивнул и вернулся в лагерь, еле успев к выступлению обоза.
Объезжая кортеж, он видел широкую спину Теренция впереди. Хозяин. Его хозяин. В воле Теренция оставить его в полисе, потому что он — раб. Но вряд ли княгиня допустит такое. Все же ее тело открывалось ему, и все мужское в Техути, посмеиваясь, доказывало — она не сорвется с крючка. Что там еще говорила Онторо? Время идет и если он хочет добиться любви Хаидэ, то медлить нельзя. Она должна стать его женщиной до истечения двух лунных месяцев, до той поры, когда лето достигнет своего пика. Потому что грядут события. Так она сказала, но не сказала, какие. Ну что ж, черная гибкая тварь еще вернется, она не бросит своего подопечного, пока не вернула себе Нубу.
На третье утро пути со стороны полиса показалась небольшая группа всадников. Хаидэ приподнялась, убирая с плеч края покрывала, чтоб лучше видеть. Картина, от которой она успела отвыкнуть. Голые колени, блестящие из-под коротких подолов туник, кованые панцири, прикрывающие грудь и плечи. Легкие шлемы на головах. И позади возничий на передке ее собственной повозки, легкой, украшенной ажурной резьбой.
— Я бы хотел, чтоб в город ты вступила, как подобает знатной горожанке, — отрывисто сказал Теренций, направляясь к встречающим, — в колеснице твоя одежда.
— Да, муж мой. Так и сделаем.
И снова время качнулось, кренясь как лодка, чтобы, перегибаясь с края, женщина заглянула в собственное прошлое. Фития, хмуря брови, руководила женщинами. Приехавшая из полиса Анатея, кланяясь и целуя край рукава княгини, заплакала, с умилением глядя на мальчика. И засуетилась, помогая растянуть шкуры, огораживающие походную баню.
Как тогда, перед первым свиданием с мужем, Хаидэ сидела в старом кожаном корыте, куда Силин подливала из казана горячую воду. А после стояла босиком на расстеленной шкуре, пока Анатея обливала ее розовой водой и умащивала драгоценным маслом. Тонкий лен ярко-синего цвета приласкал кожу, отвыкшую от нежных тканей, плетеные сандалии обхватили ступни и щиколотки. И золотая сетка с фигуркой Афродиты на затылке плотно легла на тщательно расчесанные волосы.
Когда Хаидэ уселась в эллинскую повозку, Теренций подъехал, оглядывая жену. Хмыкнул, улыбаясь.
— Ни время, ни дикая жизнь, ни роды не навредили тебе, прекрасноликая. Правда, лицо твое цветом снова, как медный казан, в точности как у той девчонки, что зарезала мою лучшую кобылицу. Но, видно, так будет всегда. И даже это не делает тебя хуже. Пусть мальчик едет с нянькой. А мы с тобой вступим в город вместе, как муж и жена.
Подъехал вплотную и добавил вполголоса:
— И, может быть, нынешней ночью ты, наконец, порадуешь меня своей любовью?