Хаидэ
Шрифт:
И осталась стоять, глядя им вслед. А потом медленно ушла в дальнюю часть перистиля, где лежали на полу покрывала и подушки.
Мератос постояла еще, дожидаясь, когда из коридора выйдут прежние стражи. Вот за ними закрылась дверь и все стихло. Лишь в бассейне тихо капала вода, стекая с желоба, ведущего с крыши. Девочка оглянулась, раздумывая, что делать. И вдоль стены, стараясь не выходить в свет, заскользила ко входу в коридор. Вошла, чутко прислушиваясь. Если они ее спросят, она скажет… скажет, что хозяин велел, что же он велел? Ну… приказать Гайе, чтоб утром явилась к нему. Верно. Он засыпал
Не веря глазам, подбиралась ближе и ближе. Осмотрела сверху поникшие головы и разбросанные ноги. В страхе оглянулась. Это страшная гостья, она заколдовала! Остановила их и болтала что-то, а потом поцеловала каждого. Видно в ее рту поселился Гипнос и перетек в мужское дыхание. Не зря она тогда ползала тут, жрала цветы, как дикий колдовской зверь.
Девочка сложила пальцы в охранный знак и потянула край шторы, заглядывая внутрь. Сейчас она выговорит Гайе, что же это — стража спит. Пусть завтра дадут ей плетей, а то она сильно заносится, а сама — противная черная, как копченый горшок.
В спальне огонек прыгал на лбу игрушечного козленка, озаряя постель и рядом с ней — обмякшую на табурете Гайю. Та сидела неровно, подломив одну ногу, а другую вытянув. Висели смуглые руки с полураскрытыми кулаками. А голова упав, прижалась щекой к плечу, отчего все лицо перекосилось в страшной гримасе.
Мератос задрожала, сжимая и разжимая кулаки, задергала край хитона, не понимая, что делает. И в ужасе, что заклятие настигнет ее, повернулась, собираясь выбежать и кричать-кричать о страшном, что случилось тут. Но из высокой кроватки, крепко стоящей на гнутых резных ножках, укрытых свисающими до пола роскошными покрывалами, донеслось мирное гулькание ребенка. Он жив и не испугался!
Поколебавшись, девочка медленно подошла к постели, держась подальше от бесчувственной Гайи. Маленький князь серьезно сосал ножку, притянув ее обеими руками. Довольно блестели глаза и дорожка слюны в уголке пухлого ротика.
Окно, что выходило за угол перистиля, было забрано решетками и укрыто длинной плотной шторой. Ее никто не видит, подумала девочка и протянула ребенку палец. Тот выпустил ножку и, улыбаясь, потянулся к новой игрушке, схватил, цепко держась мокрыми от слюны пальчиками.
— Ах ты, грязный степной щенок…
Она шептала чуть слышно грубые слова, умильно улыбаясь и левой рукой дергая шнурок на мешочке. Неловко вытащила туго увязанный пучок травы с кучкой сиреневых цветков. По-прежнему забавляя малыша пальцем, сунула связку к раскрытому ротику.
— Ну-ка, пожуй, пожуй вкусного. Давай, волчья отрыжка, чавкай.
Смолкла, сторожко слушая звуки. И, отбирая обслюнявленный пучок, для верности повозила изжеванными цветами по детским губам. Ему много не надо. Если хоть пара капелек сока попала в рот… Вон как измусолил, хоть зубов еще нету.
— Молодец. А теперь — спи.
Суя
Шаги стихли на пороге. Усталый голос проговорил негромко:
— Нет мне прощения от вас, степные братья. Потом я понесу наказание.
Над самым ухом прошуршали шаги, женщина остановилась над кроваткой. Мератос жмурилась все крепче, и казалось ей, больше не выдержит, закричит, вскакивая и биясь об гнутые ножки — только бы вырваться из страшного места, убежать, унестись с ветром, к морю и утопиться в нем.
— Иди ко мне, маленький князь. Я не сделаю плохого. Просто поможешь бедной Ахатте.
Бешеный стук сердца заглушал звуки и тихий говор, которым страшная гостья успокаивала младенца, вынимая его из кроватки и заворачивая в покрывало. А потом сердце Мератос заколотилось так громко, что она испугалась — его услышит весь город. И споткнувшись, замерло разрывая болью грудь. Стукнуло снова. В полной тишине, нарушаемой лишь сонным дыханием Гайи.
Девочка открыла глаза. Красноватый свет сочился снаружи, очерчивал бахрому на свисающем покрывале. И нигде узкая неровная полоса его не прерывалась. Сглотнув, Мератос зашарила глазами, изогнулась, осматривая пространство в ногах.
Она ушла? Забрала ребенка и ушла? А вдруг сидит в углу, держит его на руках, погрузив в сон, смотрит, ждет… и как только Мератос пошевелится…
Сил ждать не осталось. Поскуливая, она выползла из-под кроватки, вертя головой. В комнате было пусто. Только Гайя по-прежнему скалила перекошенное лицо, уронив голову на плечо. Девочка встала и тихо вышла, стараясь не смотреть на спящих воинов, страшась, что те проснутся от ее пристального взгляда. Медленно свернула за угол, на цыпочках пробежала коридор и вдоль стены, прижимаясь, добралась до своей каморки. Нащупала в темноте под кроватью горшок, плотно закрытый крышкой, выворачивая мешочек на поясе, достала пучок травы и порвала его на мелкие части, суя в горшок. А потом задрала подол и сев сверху, пописала на обрывки. Утром она вынесет его на задний двор и вытряхнет в помойную яму, набросав сверху овощных очисток и засыпав песком. И все…
Заталкивая горшок под кровать, села, вытирая тряпкой грязные руки. Нет, не все! Пусть колдунья уберется подальше, пусть унесет ребенка. Но под утро Мератос первая увидит пропажу, закричит, сзывая народ и рассказывая, что сделала страшная Ахатта. И пусть Теренций увидит, какая она ему преданная новая настоящая жена.
А пока надо помыть руки и смазать их едким маслом. Чтоб не отравиться самой.
Убог сидел среди тонких стволов, внимательно глядя на перекрестье старых дорог, залитое бледным светом луны. За его спиной Рыб стоял смирно, изредка фыркал и поскрипывал зубами, срывая и перетирая в челюстях щетки сочной травы.