Хам и хамелеоны
Шрифт:
– А я тебе отвечу… за Ивана, – подал голос Павел Константинович. – Там он – человек… Человеком там его считают. А здесь, если б не воровал, не хапал, за кого б его принимали? За идиота разве что или за тупое быдло… Вот как меня. А что, разве не быдло я, а, ребята?
– Пал Константиныч, ну что вы! Да кто вас за быдло-то принимает? Покажите хоть одного, мы живо с ним разберемся… – пообещал Николай.
– Быдло, как есть быдло. За километр же видно, – покачал головой Палтиныч. – Ты, Коля, стружку-то с Ивана не снимай. Не прав ты. Пусть живет, где живется.
По волнистым косогорам, всплывавшим то слева, то справа от дороги, начинались перелески. Где-то через километр КамАЗ, коптивший впереди, свернул к поселку, словно из-под земли возникшему сразу за брошенным полем. Грузовик вывернул на проселочную дорогу, проехал через всё село, безлюдное, словно вымершее, и, издав тормозами скрежет, остановился перед самыми крайними воротами.
Директора лесхоза на месте не оказалось. На крики и стук Николая в металлические ворота из дома за забором никто не вышел. Зато всё яростнее заливалась, напрыгивая на створки ворот, большая собака. Николай вернулся к «ниве» и предложил проехаться по поселку, порасспрашивать, как вдруг на крыльце показалась старушка в светлой косынке.
Старушка назвалась матерью директора. Узнав, зачем пожаловали Лопуховы, она сообщила им, что сына вызвали в хозяйство, и объяснила, как туда лучше проехать…
От быстрой ходьбы по раскисшим от дождей глинистым просекам Павел Константинович вскоре устал настолько, что плелся позади Лопуховых и всё сильнее припадал на правую ногу. Иван то и дело оглядывался. Братья останавливались, ждали. Павел Константинович не хотел признаться, что из-за болезни суставов ему нельзя ходить пешком на такие расстояния. Рослый темноволосый лесник взмахом руки поторапливал идти за собой…
Только минут через двадцать между стволами берез и осин замельтешили людские фигурки. Одна, другая – там оказалась целая группа. Рабочие стаскивали стволы к дороге. Завидев начальника, они прервали свое занятие и не спеша направились к вновь прибывшим.
– Ты чего, Петрович, рехнулся, старый пес?! – с ходу напустился на одного из них лесник. – Выносить надо было вон туда! – показал он влево. – Голова-то у тебя где?
Петрович, немолодой уже лесоруб с помятой, землистого цвета физиономией, стащил с головы потрепанную кепку и ослабил широкий кушак.
– Да там проезда не будет. Трактор сядет – и всё, – ответил работяга. – Ты пойди посмотри! Трепаться-то я тоже умею. Там воды по сих пор, – махнул Петрович кепкой на уровне колена.
– А по левой просеке нельзя подогнать?
– Кто ж по левой машину будет гнать-то? – вмешался другой рабочий, помоложе.
Показав на гостей, лесник объяснил рабочим, что от них требуется. Предупредил, что дуб нужен сухой, для изготовления кладбищенского креста. Рабочие покивали. Один из них, судя по повадкам бригадир, не без труда вытащил из бревна вогнанный в него железный крюк, с помощью каковых бревна и перетаскивались, и стал углубляться в лес, увлекая Лопуховых за собой.
После очередного
– Вот сушняк неплохой, – указал лесоруб на сухую крону мертвого, на корню высохшего дуба.
Иван подошел к безжизненному дереву, постучал по стволу с осыпающейся корой.
– Не тонковат? – усомнился он. – Нам ведь брус придется вытачивать.
– Дак вам же сухой нужен. Сухой, но стоячий, – мотнул головой работяга. – А таких тут раз-два и обчелся.
Оставив Павла Константиновича посидеть на поваленном грозой стволе березы и отдышаться, братья с лесорубом прошли вдоль солнечной просеки еще сотню метров и остановились перед другим сухим деревом.
Этот дуб был посолиднее. Где-то с середины ствол его раздваивался. Такого могло хватить не на один брус, а на два. Николай одобрительно похлопал ладонью по нагретой солнцем коре.
– Дай-ка и я на него гляну, – произнес подошедший Палтиныч.
Подойдя к дубу, Палтиныч взялся за отстающий кусок коры, потянул и, как обои со стены, сорвал трухлявую полосу до самой земли и принялся придирчиво рассматривать голую задымленную плесенью поверхность дерева.
– Гнилой? – спросил Иван.
– А кто его знает? Вроде снаружи-то хорош, а бывает, распилишь такой, а внутри пакость какая-нибудь, – пожал плечами Павел Константинович.
Петрович тем временем безжалостно всадил в ствол крюк и с видом человека, привыкшего угождать и потакать чужим прихотям, ждал, что решат заказчики.
– Другого нет? – спросил Николай.
– То-то и оно… – вздохнул лесоруб.
– Ты друг, давай, вали его тогда, да и дело с концом! Чего резину тянуть? – поторопил Павел Константинович.
Решение было принято. Рабочий сходил за бензопилой, завел ее, и не прошло и десяти минут, как дуб, скрипя всеми суставами и будто стараясь ухватиться за кроны соседних деревьев, чтобы удержаться на корню, напоследок кроша всё подряд, обреченно рухнул наземь. Петрович поплевал на свои коричневые ладони, завел мотор пилы и принялся срезать обломанные ветви.
Очищенный от сучьев и веток ствол был распилен в разветвлении на три куска. При помощи крючьев подоспевшие рабочие выволокли бревна к аллее, туда, где был свален пиленый лес.
– Сколько ему, по-вашему? – спросил Николай.
– Годов-то? Дубу? А сейчас посчитаем.
Лесоруб оседлал толстый конец дубового бревна, склонился к срезу и стал вычислять.
– Тридцать седьмого… года мы! – провозгласил он через минуту. – Так я и думал! С дубом-то плоховато у нас. Перевели весь перед войной. Эти посадки старые, довоенные. При отце народов, в тридцать седьмом, два участка засадили. Здесь и вон там… – Петрович махнул рукой в сторону просеки. – Тут вот и пилим сегодня. Этот еще ничего, хоть и мертвый. Всего лет пять, поди, простоял. Потому и не гнилой…