Хамсин
Шрифт:
С того дня Лада превратилась в кошку, гуляющую сама по себе. Она обходила Лебедева, словно тот был неодушевленным предметом, и бесцельно шаталась по улицам, зажав в кулаке адрес дома. Из-за незнания языка ее проводником стала улыбка.
Город уходил на восток и считался четвертым по величине в Израиле. Некоторые дома в старом районе напоминали советские пятиэтажные «хрущевки» с крохотными лоджиями и окнами в белых рамах. На балконах так же висели детские ползунки и наматрасники, и никуда не торопились зеленые городские автобусы. В них не наблюдалось стоящих пассажиров, да и сидеть особо было некому. По краю улиц стояли баки для сбора макулатуры и решетчатые клетки для пластиковых
Лада с фанатичным вниманием обхаживала Ришон, в котором впервые был спет гимн, а потом положен на музыку. Сидела в парке на лавочке, любовалась розовой гаурой Линдхеймера и повторяла текст гимна про себя:
Пока внутри сердца все еще
Бьется душа еврея
И в края Востока вперед
На Сион устремлен взгляд,
Еще не погибла наша надежда.
Надежда, которой две тысячи лет.
Быть свободным народом на своей земле –
Земле Сиона и Иерусалима.
(Гимн Израиля)
Ей казалось, что чем сосредоточеннее станет учить его наизусть, тем меньше места останется в голове для тоскливых мыслей. А еще важно не забыть, что израильтяне – единственный народ, возродивший свой священный язык и хранящий в кубышке много дельных советов. К примеру: когда нечего делать – следует браться за великие дела.
С первого, не слишком внимательного взгляда, город можно было спутать с Холоном или Бат-Ямом. Но все-таки он был другим. Между улицами Герцля и Жаботински с целым этажом детских игрушек его делил на части каньон. Всюду цвела эритрина на полностью голых деревьях, так что издалека казалось, что цветы из гофрированной бумаги искусно привязаны к веткам. А еще здесь мигрировало другое солнце. Оно постоянно подсвечивало постройки и придавало им оттенок позолоты.
Всюду росли пальмы – мощные, как украинские дубы. Мелькали разноцветные лица арабов, эфиопов, негров, грузин, русских, турок и армян. Активно работал винодельческий завод «Кармель Мизрахи», построенный еще в 1887 году и до сих пор разливающий три четверти всего израильского вина из местного винограда, выросшего на холмах Иерусалима, Галилеи и Голанских высот. Поэтому Лада первым делом отправилась на экскурсию в винные погреба. Во время поездки туристов кормили ужином под живой оркестр, а потом артисты танцевали на столах. На стене зала висел огромный плакат с Сарой Бернар, едущей на повозке с бочками вина, – самой первой рекламой завода. Из динамиков лилась музыка с характерным восточным сольфеджио, и Ладе казалось, что она повсюду слышит думбек. Не сегодняшний, инкрустированный перламутром, а еще тот, обтянутый рыбьей шкурой. В магазинах продавались странные экзотические фрукты: сабрес, долорит и клементин, и она не понимала, как с ними расправляться и каким ножом делать надрез. Рассматривала обложки местных журналов и обнаружила две библиотеки с русскими книгами. Там предлагали Дину Рубину, Конан Дойля, и Дюма. Переживала, что не попала в сад специй или другими словами – сад слепых, где росли белые, как марля, ирисы, шалфей с характерным налетом, напоминающий молочницу на нёбе грудного ребенка, и гигантские алоэ, полные пенистого скрипучего сока. В саду по запаху определялся розмарин, тмин и корица, и предоставлялась возможность ориентироваться только по ароматам, отключив зрение и слух.
В этом городе ранней весной Лада стала понимать, как ей жить дальше.
На
Неба без единого пятнышка было не достать. Сновали белые, ничем не разукрашенные голуби: ни серым тальком, ни хной. Тихо переговаривались люди: на идиш, армянском, амхарском. Где-то переругивались арабы. Там же молились венгр и француз.
Лада стояла у правой женской части стены. Ей хотелось без устали читать «Отче наш» и что-то из Талмуда. Камни разного размера, с открытыми крупными порами, держались друг на друге абсолютно всухую, без раствора глины или цемента, и казалось, что всюду присутствуют уши Творца. Она слышала, как о чем-то просит на иврите соседка, протягивая слова, и улавливала, как раскачивается хасид на своей половине. В черном, почти что школьном пиджаке и брюках, решительно заправленных в носки.
Женщины стояли тесно, задевая друг друга плечами. Большинство с бритыми головами, стыдливо спрятанными под полотенцами. Ладе на минуту показалось, что они завидуют ее шелковым прядям:
– Не завидуйте.
– Что ты? Нам нельзя. Мы выполняем 613 правил Пятикнижия.
– У меня большая боль.
– У меня тоже.
– От меня уходит муж.
– А мой приходит на пять минут по вечерам.
– Не знаю, что хуже.
– Один Всевышний знает.
– Он со мной не спит.
– Двенадцать дней каждого месяца?
– Вообще.
– Он моряк?
– Нет…
– Вы живете по предписанию Рабби Элиэзера?
– Это как?
Женщина втянула голову в плечи и боязливо прошептала:
– Мужчина любой профессии спит со своей женой каждый день. Рабочий – два раза в неделю. Погонщик ослов – один раз в неделю. Погонщик верблюдов – раз в тридцать дней. А моряк – один раз в шесть месяцев.
– Нет. Он просто любит другую.
– Тогда молись…
Они говорили по-женски, одними гулко стучащими сердцами, освобождая от диктата мозга заложенную веками интуицию. Абсолютно беззвучно. Потом каждая уходила своей дорогой, продвигаясь спиной к выходу. Не суетясь, не рассматривая, не оценивая собеседницу. Хотя нет – они возвращались по одному и тому же женскому пути.
Город уже окончательно проснулся и стал оранжевым. Утро стремительно набирало высоту, норовя преждевременно скатиться в полдень. Мартовский воздух считался еще свежим и не горчил от жары и зыбучих песков. Везде мелькали головы, покрытые кипами и гамбургами без заломов из твердого фетра. На некоторых красовались штраймлы, похожие на гнезда аистов. На многих – выверенная кошерная одежда, с несочетающимися льном и шерстью. Так же, как и молоко с мясом. С мясом, приготовленным по всем правилам Галахи, когда ножи точатся дольше, чем рассекаются трахея и пищевод.
Женщины торопились в традиционно черном, обвешанные детьми, как новогодние елки игрушками. В плотных колготах терялась стройность ноги, и не угадывалась форма стопы в закрытых кожаных туфлях.
В храме Гроба Господня распахнутые ворота притягивали магнитом взгляд. Ежедневно их открывал потомок мусульманской семьи Нусейбе, а потом относил ключи на хранение семье Юдех. Поочередно служились литургии каждой из шести христианских конфессий, и точно так же представители ссорились по поводу счетов за воду и свет. Неожиданно кто-то подвел черту, будто наложил горизонт на ее жизнь, и Лада поняла, что нужно из целой любви сделать нечто странное. Разделить ее пополам. В таком случае каждый уйдет со своей частью. Иначе ее не спасти.