Ханс Кристиан Андерсен
Шрифт:
Путешествие принесло ему бесконечно много радости, но и большое огорчение: датские газеты почти совсем не упомянули о его английском триумфе! Многие его письма наполнены горькими сожалениями по поводу этого унизительного равнодушия к датскому поэту, который прославляет свою страну в чужих краях. А по возвращении ему пришлось пережить эпизод, показавший, что в его соотечественниках еще жива зубоскальная зависть: через несколько часов после его приезда по улице шли два денди, и, увидев его в окне, один со смехом указал на него другому и громко сказал: «Смотри, вон наш знаменитый заграничный орангутанг!» Кстати, подобный прием ему оказали и год назад, когда он вернулся из Германии и вместе с Й.П.Э. Хартманом присутствовал в Королевском театре на постановке их совместного творения — оперы «Маленькая Кирстен». До тех пор она всегда шла с успехом, в этот вечер тоже раздавались аплодисменты — но и столь же громкий свист. «Этого ни разу не было! — сказал Хартман. — Я ничего не понимаю!»
Нужно признать, что Андерсен был прав, жалуясь на нелепую придирчивость копенгагенцев.
Но в эти годы славы поэт перенес и разочарования гораздо более серьезного характера. Он пережил последнюю большую любовь в своей жизни, несчастную, как и первая любовь к Риборг Войт. Предметом его чувств стала шведская оперная певица Йенни Линд. Эта выдающаяся актриса, одинаково великая в пении и в актерском искусстве, о которой Мендельсон сказал, что за все столетие не родилось подобной ей личности, уже в возрасте восемнадцати лет произвела фурор в Стокгольмской опере в роли Агаты в «Невесте охотника», а в 1843 году начала свою европейскую карьеру выступлениями в Королевском театре в Копенгагене. Именно тогда Андерсен познакомился с ней и сразу же воспылал любовью. Он постоянно находился возле нее, наедине или в гостях у датских друзей, и едва ли у нее могли быть сомнения относительно его чувств. Когда она уезжала, он передал ей письмо, «которое она должна понять» (как он записал в дневнике). Но она держала его на расстоянии. Конечно, она не имела желания выйти замуж в самом начале своей карьеры, во всяком случае, не за Андерсена. «Дружба — и больше ничего!» — отвечает мята в сказке на сватовство мотылька. Реплика опять-таки продиктована положением самого писателя в 1843 году.
Когда два года спустя, в октябре 1845 года, Линд снова оказалась в Копенгагене, он понял, что должен ретироваться. На большом празднестве, которое она устроила для датских друзей у себя в гостинице, певица, в частности, поблагодарила балетмейстера Бурнонвилля{57}, который так любезно заботился о ней в Копенгагене и был для нее настоящим отцом. В ответной речи Бурнонвилль заявил, что теперь все датчане захотят быть его детьми, чтобы стать братьями Йенни Линд. «Для меня это слишком много, — весело ответила она, — я лучше выберу себе в братья кого-нибудь одного! Не хотите ли вы, Андерсен, стать моим братом?» — И с бокалом шампанского в руке она подошла к нему и чокнулась. Не оставалось сомнения в том, что несчастный поэт должен сделать хорошую мину и выпить с ней на брудершафт.
Но он не мог ее забыть и, возможно, надеялся, что ее чувства переменятся. Во всяком случае, во время своего путешествия на юг в том же году он постарался оказаться в Берлине в декабре, вместе с ней. Он рассчитывал, что они вдвоем встретят рождество, и потому отказывался от других приглашений. Но она не появлялась, и он просидел один в своих комнатах в гостинице.
Только в восемь часов он перестал ждать и отправился в гости к немецким друзьям. Когда на следующий день Андерсен не без горечи рассказал ей, как был вынужден провести сочельник, Йенни засмеялась и сказала: «Мне это и в голову не пришло, я думала, вы веселитесь с принцами и принцессами, а кроме того, меня пригласили в гости, но мы устроим еще один сочельник, и дитя получит свою елку в новогоднюю ночь!» Так и вышло, и о романтической встрече двух детей Севера сплетничали и болтали газеты, а Андерсен описал ее в своей немецкой автобиографии 1846 года. Их дружба стала событием европейского значения, что способствовало еще большей его популярности во время пребывания в Англии в будущем году, так как он — едва ли случайно — прибыл в Лондон как раз в то время, когда Линд выступала там в опере. Впрочем, оба были очень заняты и встречались всего пару раз. С тех пор поэт не имел от нее никаких вестей. Через три года она поехала на гастроли в Америку и в 1852 году вышла замуж в Бостоне за немецкого пианиста.
Андерсен повстречал супружескую чету в Вене в 1854 году, но старая любовь уже прошла. Тогда он видел ее в последний раз.
В 1848 году произошли новые события, оставившие в его жизни глубокий след, хотя и совсем иного рода: в январе смерть Кристиана VIII, которую Андерсен переживал как утрату доброго друга, а через несколько месяцев шлезвигская война. Его бесконечно захватило великое национальное движение, во многих стихотворениях он поэтически выразил настроения времени, написал в защиту датской стороны длинную статью в «Литерари газетт» в Лондоне, с редактором которой был
Осенью он еще раз выступил выразителем настроений времени, написав для торжественного представления в Королевском театре по случаю его столетнего юбилея драматический пролог «Данневирке искусства», очень национальное по духу, но несколько поспешно написанное произведение, за успех которого не без оснований немного волновался. На премьере была буря аплодисментов, вероятно за счет национального содержания, но критика оценила эту поделку скорее как хорошо задуманную, чем хорошо исполненную.
Но сопереживание поэта страданиям своей страны и своего народа было подлинным. С каким непосредственным участием он следил за датскими солдатами, подвергавшимися опасностям войны, видно из маленького эпизода того времени. В апреле 1849 года взорвался линейный корабль «Кристиан VIII», и лишь небольшой части команды удалось спастись. Вскоре после катастрофы Андерсен встретил на улице хорошего приятеля, который, сияя от счастья, рассказал, что лейтенант Ульрих спасен и утром вернулся в Копенгаген к своей семье. Андерсен его вообще не знал, но был потрясен до слез. Он непременно хотел его увидеть, тут же помчался в дом к незнакомой семье, без раздумий вошел в комнату и, плача от радости, бросился на шею спасенному юному лейтенанту.
Однако многочисленные душевные переживания тяжело сказывались на принимавшем все близко к сердцу писателе, он чувствовал себя больным и физически, и психически и в мае решил поехать немного отдохнуть. Он отправился в Швецию, где его творчество было широко известно, но не обрел покоя, которого искал. Слава катилась перед ним, точно волна в наводнение, повсюду его чествовали и славили, праздничные обеды в Стокгольме и Упсале шли один за другим, его трижды приглашали на обед ко двору, где он читал свои сказки королевской семье. Двухнедельная поездка по Далекарлии приостановила торжества, но потом они снова продолжались в Стокгольме и по пути домой в Гётеборге. Он радовался своей славе и гостеприимству шведов, но в письме домой признавался, что это все же чересчур — быть столь известным, что из-за излишнего внимания не имеешь ни минуты покоя.
Он вернулся в Копенгаген в августе и присутствовал при вступлении в город датских войск. Импульсивный писатель бросал им из окна цветы, что вызвало упреки со стороны его всегда готовых на критику соотечественников, которые сочли это безвкусной выдумкой. Через несколько дней солдатам и матросам показывали «бесплатную комедию» в недавно открывшемся театре «Казино»{58}, и Андерсен тоже присутствовал там, хотя в десять часов у него отходил поезд на Фюн.
Во время посещения Ютландии в 1850 году он побывал во Фредерисии и с глубоким волнением осмотрел окопы и солдатские могилы. «Я поправил сваленные ветром венки и все время возвращался на это место», — писал он Эдварду Коллину. Глубоко затронула его битва при Истаде 25 июля 1850 года, где погиб верный друг юности полковник Лэссё{59}. Он был потрясен при мысли о многочисленных молодых датчанах, которые пали в борьбе. В августе он писал Ингеману, что ему очень хотелось бы поехать туда и увидеть «жизнь и деяния» солдат, но на это у него не хватает мужества — «я знаю, что все это буду видеть сердцем». Он был взволнован и долгое время не мог писать.
Просто поразительно, что в это бурное десятилетие, постоянно путешествуя по стране и за границей и к тому же поглощенный национальными событиями, Андерсен все же находил время так много писать. Создается впечатление, что ему лучше всего работалось, когда вокруг него и с ним постоянно что-нибудь происходило. Бесконечное число раз в своей жизни он благодарил судьбу за счастье создавать литературные произведения, но в сороковые годы на то было больше оснований, чем когда-либо. Его творчество тех лет и по концентрации мысли, и по интенсивности чувства, и по мастерству формы было лучшим, что создал его гений. В 1842 году вышел «Базар поэта», его наиболее содержательные и живые путевые заметки, в 1848 году — «Две баронессы», один из лучших романов, в 1851 году — еще одни путевые заметки, «По Швеции». А между этими крупными произведениями он нашел время и силы написать ряд своих самых гениальных сказок. «Соловей», «Гадкий утенок», «Снежная королева», «Колокол», «Тень», «История одной матери» входят в число тех сказок, которые появились в этот тревожный и тем не менее счастливый период. В то же время он продолжал писать и пьесы.