Ханский ярлык
Шрифт:
— Нашей княгинюшке гостинца хочу послать. Поди, в полоне-то заморили сердешную.
— Ну, это святое дело, — согласилась старуха.
Однако, когда Стюрка напекла и уложила в туес горяченькие, вдруг забоялась: «А что, если гонец вздумает попробовать?»
Явившейся Мотре сказала о своём сомнении:
— Ой, чтой-то боюсь я, Мотрюшка. Захочет гонец в пути съесть-то. Что ж будет-то?
— А ты в самый низ положи энтот-то.
— Да и так внизу.
— А чего тогда бояться, ежели несколько сверху возьмёт... А лепт знаешь что?
Тверской гонец, наскоро перекусив в поварне, отправился седлать коня. К нему и подкатилась Мотря с туеском и узелком.
— Мил человек, видаешь ли ты наше солнышко княгиню?
— Видаю.
— Как она там? Поди, в темнице горюет?
— Какая темница? Чего ты мелешь? Живёт в отдельной хоромине, ест с княжьего стола.
— Сделай милость, касатик, поклонись ей от нас, скажи, тут мы изболелись об ея. И вот передай ей гостинцев туесок.
— А что там?
— Пирожки, мил человек, пирожки. Она их очень любит. А вот в узелке тебе изготовлены, чтоб и ты мог попробовать.
— Ну, давай, чего там.
Гонец сунул туесок в перемётную суму [215] , сверху узелок с пирогами.
— Токо, пожалуйста, касатик, не забудь. Поклон от всех нас. Ждём, мол, её не дождёмся. Пусть домашним побалуется.
— Ладно, передам, нетрудно.
— Передай, касатик, передай.
Мотря проводила гонца до ворот, всё умоляя не забыть их госпожу, поприветить её, порадовать.
Воротилась, вошла в клеть к Стюрке. Та встретила её расширенными от страха глазами:
215
Перемётная сума — две сумки-мешка в одну связь для перекидки через плечо, через седло, вместо вьюка.
— Ну?..
— Всё. Повёз.
— Господи, — закрестилась было Стюрка, — хошь бы всё сладилось.
— Дура, — осадила её Мотря, — с сатаной связалась, хошь бы Бога не трогала. Нечистого моли, нечистого. Ежели откроется, обеим висеть.
— Тиш-ш-ше, — прошипела Стюрка.
26. В ОБМЕН НА МИР
Встретились князья в Торжке, более других городов пострадавшем в этой войне. Здесь пять недель простояли новгородцы, изрядно объев несчастный город. А из-за этого ещё великий князь положил на город своё нелюбие:
— Не город, а девка беспутная. Кто поманит, к тому и тянет.
Помимо бояр самых уважительных привёз Юрий Данилович и архиепископа Давыда. У него было основание опасаться Михаила: возьмёт да и устроит ему ловушку, как Афанасию под Новгородом. В присутствии архиепископа он на это вряд ли решится. И к тому же предполагалось, что владыка и освятит мир между князьями. Здесь же присутствовал
Первое слово взял Давыд, благословив присутствующих, заговорил негромко:
— Скорбит душа моя, дети мои. Страна в разоре великом, земля алкает доброго посева, а вы рассеваете плевела зла и нелюбия. Кому корысть с того? Кому выгода?
Присутствующие молчали, внимая слову святого старца. Юрий, уставя взгляд в столешницу, хмурился, теребя кисть пояса. Михаил, сидевший напротив, откинулся к стене, и во всей осанке его чувствовалось превосходство над присутствующими и даже некое презрение к ним. Оно и понятно, он здесь победитель, он должен диктовать свои условия.
—...Отриньте самолюбие ваше, дети мои, — взывал владыка, — обнимитесь, примиритесь, как истые братья в православной вере и единого пращура дети.
Ясно, что Давыд намекал на Александра Невского, а точнее даже, на отца его Ярослава Всеволодовича. Но по всему видно было, что «единого пращура дети» не очень-то склонны обниматься. Ещё бы, один был великим князем, другой зятем золотоордынского хана — где им было перешагнуть чрез такое высокое положение.
Архиепископ закончил свою речь уверенностью, что князья наконец-то помирятся и что это послужит только на пользу многострадальной отчине.
Пора было начинать, но князья молчали. Михаил Ярославич, как победитель, считал, что ему просить нечего. Юрий Данилович — из упрямства. Вместо него вступил Степан Душилович, видимо приглашённый в посольство как обычно за его краснобайство:
— Я думаю, начать надо с пленных, которые томятся в Твери у великого князя Михаила Ярославича.
— Давай начнём с них, — согласился Михаил. — Какие пленные интересуют вас?
— Это наше посольство, князь, которое ты незаконно перехватил в пути.
— Вы меня сами вынудили к этому, Степан Душилович.
— Каким образом, князь?
— Скажи, по какому такому закону вы перебили и утопили всех моих сторонников?
— Но это было решение веча.
— На вашем вече решает здоровая глотка какого-нибудь забулдыги. Не возражай мне. Я знаю. И мой перехват вашего так называемого посольства был ответом на вашу замятию. Я поступил с вами так же, как вы со мной, но только никого не топил и не убивал. И готов хоть завтра вернуть их вам, но, естественно, не задаром.
— Сколько ж ты просишь за них?
— Не дорого, лишь бы оправдать их содержание. По десять гривен за человека. И помимо этого за ваше выступление против меня на поле брани — пятьсот гривен. Так мало потому, что вы ещё прошлый пятитысячный окуп не выплатили.
— Сам знаешь, Михаил Ярославич, как ныне трудно в Новгороде и с хлебом и с деньгами.
— Знать, не очень трудно, если привели дружину на помощь Юрию Даниловичу. Не мне как великому князю, а ему.
— Но сам же знаешь, князь, что Новгород издревле волен в князьях, ещё со времён Ярослава. Не заладилось с тобой, послали за Юрием Даниловичем.