Ханский ярлык
Шрифт:
— Как стемнеет, вели запрягать. Уезжаем.
— Куда, Дмитрий Александрович?
— На кудыкину гору, дурак.
— А-а,— сразу кивнул понимающе Антоний.— На Псков.
Да?
— Да, да, да.
Ему неловко было даже перед самим собой, не то что перед своим боярином, оттого и злился князь. Он, великий князь, уже второй раз вынужден улепетывать под крыло зятя псковского, князя Довмонта. Стыдно. А что делать, ежели Орда его головы желает, охотится за ним, как за волком?
Выезжали уже за полночь, сыпал мелкий снежок.
— Никита, как завтра явятся бояре, посадник и кто там еще, передай им от меня, что у Новгорода от татар есть свое оружие. Какое? А пусть вспомнят приход Батыя.
— Князь, но их же тогда почти никого на свете не было.
— Но ты-то был.
— Да я че, тоже сопляком ишо.
— Ничего. Захотят, догадаются.
На первых санях везли княжескую казну, там кроме возчика сидели Антоний с Феофаном. Сам князь с княгиней ехали на вторых, далее следовали с десяток саней с пожитками, продуктами и овсом для коней и около полусотни гридей в полном вооружении. Надо было беречься не столько разбойников, сколь внезапного налета литвы, часто набегавшей на русское пограничье.
Псковский князь Довмонт, литовец, окрещенный на Руси Тимофеем, встретил тестя с искренней теплотой:
— О-о, отец! А мы недавно с Марией тебя вспоминали. Как хорошо, что приехал, она очень волновалась за вас.
— А что, Тимофей, вам уже известно?
— Ну а как же? Сорока на хвосте быстро худые вести разносит.
— Да вот... Прости. Опять приходится у тебя убежища просить.
— О чем ты говоришь, отец, мы всегда тебе рады.
— Я надеюсь, ненадолго, как уйдут татары, так и ворочусь в Переяславль.
— Да живи хоть целый год. А где Иван?
— Иван с женой к тестю убежал в Ростов. Да боюсь, Дюденя и там побывал.
— Про Ростов не знаю, а вот в Угличе татары вроде были. Только Тверь, говорят, обошли.
— Видать, князь Михайла в рубашке родился. Но, я мню, дальше Новгорода Дюденя не пойдет.
— Пусть приходит. Я в Пскове такие каменные стены построил, что никакие пороки1 не возьмут. А на осаду он вряд ли решится.
— Да, тем более зимой. Травы-то нет, коней кормить нечем. Да, я думаю, его новгородцы назад поворотят.
Пороки — стенобитные орудия.
— Думаешь, откупятся?
— Конечно. Им это не впервой, денег у них до черта. Уж я-то знаю.
Не обнаружив на следующий день на Городище великого князя и выслушав от дворского лишь прощальный привет беглеца, взволновались вятшие люди Новгорода.
— Вот так князь! Вот так защитничек! Когда ж сие было на Руси, чтоб князь от рати бегал.
— А я сразу догадался, как он про отца-то сказал, мол, на татар Невский меч не подымал. Эге, думаю, и ты туда же.
— Тут думать поздно. Надо вече созывать. Оно должно приговорить.
Ударили в вечевой колокол, сбежались
— Господа новгородцы,— обратился он зычно к народу,— не сегодня завтра к городу подступит орда, она уже взяла и разрушила на Суздалыцине четырнадцать городов. Никто не смог противостоять поганым. На боярском совете посоветовались мы и решили спросить совета у вас: как быть?
Хитер был Душилович, на боярском совете решено было откупиться от орды, но попробуй скажи такое со степени. Людишки мизинные, привыкшие все делать вперекор вятшим, обязательно что-нибудь вытворят. Вроде: «Ну и откупайтесь, раз у вас денег куры не клюют», альбо: «Вы у власти, вы у сласти, наше дело сторона».
Общее вече против шерсти чесать себе дороже станет. По шерстке, по шерстке дураков надо. А для того, чтоб завопили желаемое, подговорить нескольких кричать из толпы нужное. Ныне уговорили Ретишку с Данилой Писарем вопить: «Откупаться!»
Но едва Душилович испросил совета: как быть, как тут же кто-то горластый опередил подговоренных:
— А где князь?
И мизинные, словно с цепи сорвались, заревели в сто глоток:
— Князя! Князя давай!
Вятшие не ожидали такого поворота, не уговорились. Степану Душиловичу надо было самому на ходу придумывать увертку. Едва утихла толпа, он хлопнул себя по ляжкам:
— Я вам его рожу, че ли? Нет князя. Все они ныне в ималки1 бавятся.
Эта вольность, над которой кто-то даже гыгыкнул в толпе, дала вымолчку и возможность прорезаться подговоренным:
— Откупаться надо-о-о!
И «стадо» мизинное дружно подхватило нужное:
— Откупаться-а-а!
— Ну что ж,— молвил смиренно Душилович,— Глас народа — Божий глас. Давайте приговорим, с кого сколько собирать на откуп.
И пошло-поехало:
— По двадцать с вятших!
— С мизинных по ногате!
— А где он возьмет?
— Пусть уворует, всем так всем.
— А с убогих?
— С убогих не брать.
— Как не брать? Он у храма сидит-просит, за день столь имеет, что мне в месяц не заработать.
— Верна-а-а! И с убогих надо. Чем они лучше?
Степан Душилович слушает все выкрики, ждет наиболее приемлемый, чтобы выделить его и поддержать, сообщив всему вечу. Конечно, по двадцать гривен с вятших — это многовато, чего уж там. А с мизинных по ногате — маловато. Наконец надоела Душиловичу эта бестолковщина, поднял руку, прося тишины. И когда площадь немного успокоилась, сказал:
— Что нам мудрить, господа новгородцы. Еще при Ярославе Мудром наши предки сбирали всем миром деньги на войско. Давайте положим, как они тогда положили!