Ханский ярлык

Мосияш Сергей Павлович

— А как? По скольку? — вскричали мизинные, конечно не знавшие, что было почти триста лет тому назад.

— Тогда наши пращуры приговорили с простого человека четыре куны...

— Праль-на-а-а!..— завопила толпа.

—...Со старост по десять гривен, с бояр по восемнадцать...

С пращурами вече спорить не стало. Приговорили. Тут же постановили немедленно десятским идти по дворам, сбирать приговоренные деньги, сдавать их сотским, а тем уже нести их на владычный двор и сдавать выбранным для того вятшим. Поскольку общая сумма

виделась громадной, было ясно, что могут найтись шустрые, которые соблазнятся руки погреть возле кучи серебра. Таковых вече заранее приговорило к сбрасыванию в Волхов с Великого моста, то есть к утоплению. Попробуй позарься.

Ималки — догонялки.

Деньги еще собирались, а выборные вятшие во главе со Степаном Душиловичем и посадником Андреем Климовичем выехали навстречу поганым, начавшим уже хозяйничать на новгородских землях. Когда новгородцев доставили к шатру салтана Дюдени и они вошли внутрь, то обалдели от увиденного: князь Андрей Александрович — сын легендарного Невского — сидел на кошме бок о бок с поганым Дюденей и как ни в чем не бывало потягивал из пиалы их питье поганское! Знали они, что он идет с Дюденей, но чтоб вот так, едва ли не по-братски, из одной чаши с нехристем! Ужас!

Даже у речелюбивого Душиловича язык к гортани присох. Однако князь Андрей, ни капли не смутясь, молвил, словно давно ждал их:

— Ну, наконец-то явились. А то мне уж и перед Дюденей неловко. Он рвется вас на щит брать, а я говорю: погоди, мол, в Новгороде люди разумные. Ну, садитесь, не стесняйтесь...

Тут, видно, вспомнил князь, что не он в шатре хозяин, обернулся к татарину, спросил:

— Ты позволишь, салтан Дюденя?

— Позволю,— кинул тот важно.

— Располагайтесь,— оборотился вновь Андрей к прибывшим,— Андрей Климович, ты, как старший, вот тут, а ты, Степан Душилович, вот там...

— Старший у нас Душилович,— промямлил посадник.

— Ну и тем лучше. Скорей договоримся,— не смутился князь, не сморгнув и глазом.

— Ну что, уважаемый салтан, Новгород желает миром кончить твой поход,— начал Степан Душилович,— Ты уж доказал свою силу и непобедимость. Что толку, если разоришь еще один город?

— Х-хе-хе,— осклабился Дюденя.— Новгород десяти других стоит. Я знаю.

— Мы же исправно выход платим, за что же на нас гроза твоя?

— Зачем князя Андрея обижаете, друга нашего?

— Кто ж его обижает? Мы, пожалуйста, хоть завтра его на стол великий посадим.

— А где Дмитрий? Куда Дмитрия спрятали?

— Нет его у нас. Истинный Христос нет,— перекрестился Степан.

Дюденя переглянулся с Андреем, тот мигнул ему едва заметно.

— Ну и каков выкуп предлагает Новгород? — спросил татарин.

— Восемь тысяч гривен,— предложил Душилович.

— А почему не десять? — усмехнулся Дюденя, догадавшись, что новгородец оставил запас для надбавки.

— Ну хорошо, десять,— согласился Степан, для вида несколько поколебавшись.

— Ладно,— согласился Дюденя,— десять

тысяч гривен и сто мешков хлеба.

— Помилуй, у нас хлеба своего мало, везем всегда с Низу, с Волги, а ты уж там, сказывают, закрома почистил.

— Тогда добавляйте.

— Ну, еще две тысячи можем наскрести.

— Ладно. Еще две тысячи гривен и саблю с золотой рукоятью и с ножнами в драгоценных камнях.

— Где мы ее возьмем, салтан?

— Найдете. В Новгороде есть.

Душилович перехватил взгляд татарина, сверкнувшего в сторону Андрея. Подумал: «Князь знает, каналья, у кого такая сабля. Молчит, собака. Не хочет себя до конца выдавать. Ну ничего, посадим на стол, скажет, куда денется».

— Хорошо, салтан, будет тебе сабля.

— И князя Андрея на великий стол.

— Это само собой. Нельзя нам без князя,— сказал Степан Душилович и подумал: «Князь называется. Город грабят, а он и глазом не сморгнет. Хоть бы словечко замолвил».

Договорились привезти выкуп через два-три дня. Назад отъехали с князем Андреем, которого предстояло благословить в храме Святой Софии на великий стол и присягнуть обоюдно на верность ряду²⁹.

Когда подъезжали к городу, Степан Душилович набрался нахальства, спросил:

— Андрей Александрович, а у кого такая сабля, какую Дюденя пожелал?

— Откуда я знаю?

«Знаешь, хитрюга, знаешь. Боишься, как бы не прогадать: скажу, мол, а вдруг не срядимся? После ряда скажешь, никуда не денешься».

И верно, после крестоцелования в Софии и провозглашения архиепископом торжественно: «Ты наш князь!» — уже выйдя из храма, великий князь подозвал Душиловича.

— А знаешь, Степан, я ведь вспомнил про саблю-то, всю ночь голову ломал, где ж я ее видел? И вот осенило.

«Угу. Осенило, когда сам владыка осенил крестом на стол. Рассказывай кому». Но вслух Душилович другое молвил:

— Вот и славно, что вспомнил, Андрей Александрович. У кого ж она?

— У Прокла Кривого.

— У Прокла? Это который на Чудиновой улице?

— Ну да. Он один у вас в Новгороде.

Во двор и хоромы Прокла боярин ласковой лисой проник: «Ах, какие у тебя кобели-цепняки славные! А крыльцо-то, крыльцо! А стекла-то в окнах, никак, венецианские?»

Какому хозяину сие слышать не приятно? Любой поддастся. И Прокл Кривой не святой был, растаял, как мед в кипятке.

— Проходи, проходи, Степан Душилович, будь гостем. Ко-бельков-то я еще щенками с Еми привез. А стекла точно, угадал, венецианские.

— Я слышал, Прокл Мишинич, у тебя еще сабля какая-то заморская есть дивной красоты.

Эх, Прокл, Прокл, уж старый воробей ведь, а на мякине попался. Ослеп от лести-то, оглох.

— Есть, Степан Душилович, верно,— молвил с гордостью.— А кто сказал-то тебе?

— Да князь Андрей.

— А-а, он шибко на нее зарился. Но я устоял. Такая сабля не для рати, для любования.