Харама

Ферлосио Рафаэль Санчес

— Да вон она там, впереди, не видишь? Лусита!

И он смолк, пораженный страхом.

— Лусита!..

В десяти-пятнадцати метрах ниже по течению послышался негромкий всплеск, короткий крик, хриплый вдох и бульканье.

— Она тонет!.. Лусита тонет! Себастьян! Кричи, зови на помощь!..

Себас двинулся было вперед, но Паулина ногтями впилась в него и удержала на месте.

— Нет, не ты! Только не ты, Себастьян, — глухо проговорила она. — Не ты, не ты, не ты!..

Они закричали вместе, зовя на помощь, раз, другой, их громкие крики эхом прокатились по воде. На берегу засуетились тени, послышались

встревоженные голоса. А здесь, поблизости, — бултыханье, гортанные хрипы и расходящиеся по воде круги понемногу отдалялись от них, уходили в сторону плотины. У берега раздались всплески и голоса, спрашивавшие: «Где? Где?» Три или четыре пловца быстро плыли от берега, переговариваясь: «Давай вместе, Рафаэль, одному приближаться опасно!» Над водой голоса отчетливо слышались. «Вот тут, немного выше!» — показывал Себастьян. С берега крикнул Тито:

— Себастьян! Себастьян!

Он вошел в воду и прыжками приближался к ним. Себас оторвался от Паулины и поплыл навстречу остальным. Паулина умоляла: «Только осторожно. Ради бога, осторожно!» Она с силой прижала кулаки к скулам. Пловцы в растерянности кидались в разные стороны, оглядывая черную поверхность: «Да где он, где? Вы его видите?» Тито добрался до Паулины, и она уцепилась за него, обхватив руками.

— Луси тонет! — сказала она ему.

Он почувствовал, что она вся дрожит, посмотрел на пловцов, которые во всех направлениях, каждый сам по себе, шарили в воде. «Они не могут ее найти…» Только тени пловцов видны были на реке. Луна осветила людей, высыпавших на берег. «Нашли его?» — «Здесь она была, мы ее тут видели в последний раз». Это был голос Себастьяна. «Так это девушка?» — «Да». Они уже были далеко, ниже по реке, в свете лупы и электрических ламп на поверхности виднелось уже пять или шесть голов. «Отведи меня на берег, Тито, мне страшно, отведи меня!» Она вцепилась в Тито и, дрожа всем телом, висла на нем, словно хотела выкарабкаться из воды. Там, ниже, мелькнули в полосе света плечо и рука одного из пловцов. Тито и Паулина направились к берегу, с трудом преодолевая сопротивление воды. «Сюда! Сюда! — крикнул кто-то у плотины. — Здесь она!» Он нашел тело почти на поверхности, нечаянно дотронувшись до него рукой.

Мигель стоял возле стены, и голос его, мягкий и тоскующий, заполнял собою полупустой сад. В густой листве сверкнули кошачьи глаза. Раскинув руки и слегка поводя головой, Мигель пел:

Мне солнце не светит,

не для меня звенит ручей,

как жить мне на свете

без милой моей.

Он поднял глаза и улыбнулся. Раздались дружные аплодисменты.

— С каким чувством!

— А теперь выпей глоток. Смочи голосовые связки.

Послышался смех Марияйо. Фернандо сказал ей, что у нее голос, как у иностранки, «ну, там, итальянки или вроде того».

— Да откуда ты знаешь, какие голоса у итальянок?

— Представляю себе. Вот слушаю тебя и представляю.

Оба засмеялись.

— Какая дружная компания! Поглядите только.

Взгляд Рикардо был устремлен на лампу в центре сада: мотыльки, бабочки, темные жуки роем кружились вокруг нее. Девушки из Легаспи спорили, которая из них больше загорела.

— А

какая вам разница?

Сакариас опирался спиной о живую изгородь, раскачиваясь на стуле. Голова его утопала в листве.

— Да дело не в загаре, а в упрямстве, — ведь ты никак не хочешь признать то, что всякому бросается в глаза.

— Ну ладно, Федерико, посмотри вот и сравни мою руку и ее.

— Меня вы в это дело не впутывайте. Обе загорели хорошо — и обе прекрасны.

— Ясно, он не хочет сказать, чтобы не обидеть тебя.

— Может, кончите, а?

— Тут все дело в упрямстве, остальное неважно. Просто зло берет, что есть на свете твердолобые люди.

— Не говорите вслух такое! — закричал Сакариас. — Не хочу ничего подобного слышать! Это все равно что при больном раком говорить о его болезни!

Кто-то спросил, который час. Сакариас схватил Мигеля за запястье, прикрыв циферблат.

— Безумный, как ты можешь в такой момент играть подобной игрушкой! Это же никелированная смерть!

— Ладно, Сакариас, мы ценим твое остроумие. А теперь отпусти-ка.

— Сурово.

— Что поделаешь.

Сакариас, улыбаясь, повернулся к Мели:

— Ужасная личность. Порабощает! Скажи, ну можно так жить на свете? Немыслимо! Это вредно и для здоровья, и для всего прочего. Ну как можно!

Она сказала:

— Послушай, вы возвращаетесь в Мадрид поездом?

— Мы? Конечно, поездом, как же еще?

— Не знаю, глупый вопрос, не обращай внимания. И когда будете в Мадриде?

— Ну смотри: если отсюда поезд отходит в двадцать два тридцать, да еще добавь двадцать минут на опоздание, значит, без десяти одиннадцать… Ты что смеешься?

— Ничего, ты такой симпатичный, так интересно говоришь… — Она замолчала и с улыбкой смотрела на него. — «В двадцать дна тридцать». Ох, силен…

— Ну вот, ты уж и издеваешься. Слова сказать нельзя, вы сразу набрасываетесь, как шакалы. — Он горестно покачал головой. — Посмотрите, как ей весело. Пустячок, а человек уже счастлив!

— Ой, Сакариас, бог с тобой, я не издеваюсь, честное слово, ты совершенно не прав, просто меня насмешила эта точность, понимаешь, мне так понравилось, как ты это сказал…

— Ну как я это сказал? Как?

— Не могу объяснить, да и что за вопрос! Манера, что ли? А больше тут и объяснять нечего. Мне понравилось, как ты сказал, показалось забавным. Что еще ты от меня хочешь?.. Ну, послушай, в общем так: тут нечего и понимать, а если ты и этого не понимаешь, значит, совсем дурачок, и, пожалуйста, не заставляй меня говорить еще, не то я тебе и не такое скажу, если начну дальше объясняться.

— Как же мне не спрашивать, раз в твоем объяснении я вообще никакого смысла не вижу.

— Тогда тем более, вот по этой самой причине, да к тому же все это глупость одна, если я сама не знаю, зачем это сказала и что хотела этим сказать, и вовсе ничего не знаю…

— Теперь ты не горячись, да и с чего?

— Меня зло берет.

— Да почему?

— Почему? Кто его знает. И откуда мне знать? И не все ли равно?

— Тогда почему ты со мной так разговариваешь?

Мели посмотрела на него, опустила глаза и сказала:

— Не знаю, Сакариас, я дура, всем давно известно, что мне нравится, когда терпят мои фокусы, понимаешь. Должно быть, из-за того, что я девушка благородного рода и считаю, будто…