Харбин. Книга 1. Путь
Шрифт:
И всё складывалось отлично: он сдал экзамены и уже подал прошение в летний лагерь «Костровых братьев»; ему подарят духовое ружьё, которое папа купит в Дайрене, и они из него будут стрелять всем отрядом…
В его душе всё бушевало.
Он прикрылся козырьком ладони и посмотрел на солнце – оно стояло в зените; он перевёл взгляд на свою тень – она заканчивалась прямо под ногами; и тут он подумал, что поезд, на котором уехали его родители, отошёл от станции в двенадцать часов двенадцать минут, значит, сейчас – он прикинул, сколько он шёл от станции, – двенадцать часов тридцать пять или сорок минут.
И тут Сашик встал как вкопанный. «Надо ехать!» – понял он и ещё понял, что ничего другого он уже не придумает, и тут
Старик разболелся ещё перед отъездом и просил оставить его в городе; он ни на что не жаловался, но как-то скис и сник и даже перестал ходить в монастырь к отцу Акинфию. Конец весны обещался быть сухим, 16 мая город в тени раскалился до двадцати шести градусов по Цельсию, и мама поняла, что у Тельнова стало болеть сердце. У него так бывало в конце весны в такую погоду, когда маньчжурское небо становилось безоблачным, синим и необыкновенно высоким и солнце палило с него жёсткими лучами, упиравшимися прямо в городские крыши. Она знала, что старика надо перевезти из перегретого города в прохладную и влажную тень, но Тельнов каждый раз упрямился, думая, что он их отягощает, хотя всё было как раз наоборот. Так было и десять дней назад, когда стало ясно, что Сашик с экзаменами справится и можно уехать в маоэршаньский рай на несколько дней раньше. И всё это как нельзя более удачно совпадало с вакацией Александра Петровича, испросившего себе в Беженском комитете, где он работал после увольнения с КВЖД, три недели отдыха.
В прошлом году, в августе, когда отряд «Костровых братьев» уже закончил сбор и все разъехались по домам, Сашик вернулся на дачу, и они с папой пошли удить хариуса в небольшой речушке. Папа издалека увидел дым, который из леса валил, как на пожаре. Сашик рассказал ему, что это лагерь харбинских бойскаутов и дым идёт оттуда и что скауты, тоже как «Костровые братья», называют себя разведчиками. Папа только улыбнулся и сказал, что «совсем никакие они не разведчики» и что «таких разведчиков не бывает». На следующий день они снова пошли на ручей. Папа стал собирать сухие ветки, отрывать от поваленных деревьев кору и разложил «гуранский» костёр; он зажёг его от одной спички; огонь быстро разгорелся, и с первого язычка пламени от костра совсем не было дыма, только жар; и он не пыхнул, даже когда погас последний уголёк. Несколько раз после этого они ходили в лес, и Сашик сам научился разжигать «гуранские» костры. Папа объяснил, что от такого костра одежда не пахнет гарью и лесной зверь не почувствует охотника, а если такой костёр разведут настоящие разведчики, то их трудно будет найти, потому что дым не будет расстилаться над лесом и обнаруживать их лагерь. Тогда Сашик пожалел, что всё это случилось так поздно, что его «братья» разъехались, и он решил приберечь это до следующего года.
А в этом году предполагалось, что несколько дней они все вместе будут жить на даче, потом мама и папа на неделю уедут к морю, потом папа возвратится в Харбин, и в Дайрен к маме тоже на неделю поедет Сашик. После этого они снова все соберутся в Маоэршани, и 23 июня Сашик отбудет в свой лагерь на станции Барим. Только до этого ему обязательно надо было встретиться с Гогой Заболотным. А всего лишь час назад мама попросила Сашика не оставлять деда одного и быть к нему внимательным, для этого разговора она даже увела его в отдельную комнату, чтобы старик не услышал, – и Сашик пообещал, а складывалось вот как!
Что-то надо было делать: и встретиться с Гогой, и не оставить Кузьму Ильича. Сашик стоял в задумчивости на самом солнцепёке и думал.
Вдруг он почувствовал на щеке горячее дыхание, повернул голову и в испуге отшатнулся – прямо ему в лицо шумно дышали влажные серые лошадиные ноздри. Он отпрянул назад, зацепился пяткой сандалии за торчащий на дороге острый камень и чуть не упал. Из коляски, покрытой матерчатым тентом, раздался смех и одновременно
– Бессовестный! Безобразник! Разве можно так шутить? Ты мог его до смерти напугать! Володя, как можно?
– Ничего, мама! Сашик у нас бесстрашный, он же разведчик!
Сашик наконец понял, что он задумался на самой середине просёлочной дороги, которая вела от станции к дачному посёлку, и перегородил её приехавшим и только что сошедшим с поезда новым дачникам.
Это были Слободчиковы, их ближние соседи: в коляске под тентом сидела Анна Александровна, а на козлах рядом с кучером сидел и правил Володя, с которым Сашик по-соседски дружил уже не одно лето.
Анна Александровна наклонилась через бортик коляски, подозвала Сашика к себе, хлопнула в ладоши и воскликнула:
– Боже мой, Сашик, как ты вырос, прямо уже юноша! – Потом она спросила, не ударила ли его лошадь, и испытующе заглянула в глаза, а Володя, высокий, стройный и даже красивый, если бы не большие оттопыренные уши, юноша, во всё лицо улыбнулся Сашику, протянул ему руку:
– Ну что? Твой прошлогодний гербарий не осыпался?
– Нет! – сказал ещё не пришедший в себя Сашик и тоже улыбнулся во всё лицо.
– Вот и мы приехали, вечером пойдешь купаться?
– Я к тебе зайду, – ответил Сашик, посмотрел на Анну Александровну и добавил: – Если позволите!
Анна Александровна, успокоенная тем, что Сашик не пострадал, улыбнулась и согласно кивнула; Володя махнул кнутом, и лошадь пошла. Сашик пропустил мимо себя коляску и две следовавшие за ней телеги с чемоданами и другой поклажей и неожиданно понял, что задачу с Кузьмой Ильичом он решил.
Он побежал домой, обогнал телеги и коляску, махнул Володе рукой и скрылся в густых кустах, обступавших тропинку к его дому.
Он бежал и уже весело думал о том, что ему удалось решить задачу со стариком: «Конечно, раз Слободчиковы приехали, значит, я отпрошусь у деда на ночь. Расскажу всё Володе, а он меня не выдаст!»
Слободчиковы начали здесь снимать дачу несколько лет назад одновременно с Адельбергами и располагались неподалёку. Володин папа – Александр Яковлевич, известный в Харбине адвокат, сначала арендовал дом, а потом выкупил его и построил рядом ещё один, каменный. Анна Ксаверьевна зимой в городе иногда посещала теософский кружок Анны Александровны, женщины строгой, но доброй. Александр Яковлевич при необходимости вникал в дела Беженского комитета и был на короткой ноге с Александром Петровичем. У них было много общих знакомых, в том числе семья профессора Устрялова, которая тоже здесь стала снимать дачу. Они были людьми одного круга, дворяне, Слободчиковы ещё и именитыми самарскими помещиками, а Устряловы – калужскими. С Володей, который был старше на два года, Сашик дружил уже третье лето, тот знал всю округу Маоэршаня, лес, сопки и речку, хорошо знал звёздное небо, изучил всех бабочек и жуков, которые водились в округе, делал гербарии, чему научил и Сашика, и называл это красивым серьёзным словом «энтомология». Сашику было интересно с Володей, а ещё тот играл на фортепьяно и сочинял стихи.
– Ты что так запыхался, внучек?
– Дед! – Сашик действительно с трудом переводил дыхание. – Как ты себя чувствуешь?
– Достойно! Без жалоб! – улыбнулся Кузьма Ильич. – А ты откуда такой радостный?
Сашик перевёл дыхание и огляделся на широкой веранде, где в тени под навесом в кресле-качалке отца сидел Тельнов. На дощатых стенах уже висели красивые кашпо с ниспадающими вьющимися цветами; и когда только мама успела их повесить. Кстати, поливать эти цветы было его задачей. В углу, около деревянной балюстрады, стоял круглый, накрытый белой скатертью стол с большой керосиновой лампой в середине, накрытой шарообразным полупрозрачным плафоном оранжевого стекла. Сашику захотелось есть, но он отложил это до объяснения со стариком, он только не знал, с чего начать.