Харбин. Книга 1. Путь
Шрифт:
– Браво! У вас блестящая память, признаюсь, вы меня приятно удивили! А где вы учились или учитесь?
– Юридический факультет…
– Ну что ж, для стряпчего, то есть для присяжного поверенного, это совсем немаловажно. Сделаете карьеру! Это сколько же надо знать статей различных, Уложение…
– Я не собираюсь делать карьеру адвоката…
– А какую же?
– Я посвятил себя политике…
– Слышал, вы и генерал Косьмин возглавляете Русскую фашистскую партию!
– А что же вы тогда спрашиваете о моих политических взглядах?
– Для верности, не обижайтесь, и для разговора.
– Так что – Шанхай?
– А вы, Константин Владимирович, – упорны!
– И вы не обижайтесь!
– Да уж как-нибудь! Так вот…
– Надеюсь,
– А чему же тут получаться? Война – она и есть война: страх, грязь, смрад, вонь и…
– Смерть!
– Именно – смерть!
– Смерть – как искупление!
– Ну не знаю, кто что должен искупать, а только любая смерть отвратительна, особенно когда она настигает тебя голодным, разутым и в раскисшей грязи. – Михаил Капитонович немного помолчал. – Я определился в бригаду Нечаева в марте 1926 года, к моменту наступления на Тяньцзинь…
– А где вы были до этого?
– С одной милой особой почти год жил в Японии…
– С японкой?
– Нет, с англичанкой, английской журналисткой…
– А почему вы тогда не устроились с ней где-нибудь в мирной жизни?
– Я ничего не умею, и когда я отказался ехать с ней в Англию…
– Что же вас удержало?
– Спросите что-нибудь полегче! Только, когда я пришёл в себя, её уже в Токио не было, осталась вот эта фляжка, кстати полная, записка и триста фунтов, которых мне хватило, чтобы вернуться в эту китайскую дыру и ещё ненадолго! А мог бы сейчас, если бы по пьяному делу не наболтал ей ерунды, не плющить зад об этот деревянный ящик, а сбивать росу рантами новых башмаков в лондонском Гайд-парке. Я с детства байлингва, у меня гувернантка была англичанка чистых кровей, а моя леди Энн отлично владела китайским и японским и была корреспондентом лондонской «Тайме». Я, кстати, тоже пописывал… под её именем, и она была не против…
– Шанхай! – снова напомнил Родзаевский.
– Да! Так вот! Я был первым номером на скорострельной пушке. Наш «Великая стена» уже курсировал между Северным и Северо-Восточным вокзалами. Второй бронепоезд, с которым мы были в паре, сдался кантонцам, его китайский экипаж предал своего командира майора Курепова и машиниста Кузнецова, и, поверьте, участь их была ужасна…
– Да, – задумчиво произнёс Родзаевский, – я слышал, как китайские коммунисты расправлялись с нашими пленными…
– И не только коммунисты. Кстати, лидер кантонцев Сунь Ятсен действительно был настроен прокоммунистически, но к этому времени он уже умер. Так вот, всё началось уже почти ночью: одни вспышки, и видимости никакой; стреляли по этим вспышкам… Пуля через прицельный иллюминатор попала моему подающему в рот, выбила ему зубы и язык и застряла в шейных позвонках. Она потеряла скорость, когда летела через иллюминатор. Так, представьте себе, его не убило, он умирал на железном полу вагона часа два; он ничего не говорил и даже не стонал, только дёргался и всё время бил каблуком левого сапога в пол. А мне и следующему подающему даже некогда было избавить его от мучений. Хотя если честно сказать, то стука его сапога почти не было слышно…
– Я понимаю, вы были в звукоизолирующих шлемофонах…
Михаил Капитонович сделал долгую паузу, Сашик слышал, как он что-то сплёвывал на землю, видимо прилипшие к губам крошки табака.
– Видите ли, Константин Владимирович! – наконец произнёс он. – Чтобы понять, что это такое, то есть что такое находиться в железной коробке бронепоезда, по которой лупят железные пули и снаряды, представьте себе, что вы надели на голову лыжную шапочку, а сверху железное ведро или медный таз, в котором ваша матушка варила варенье, а ваш недруг бьёт по этому ведру или тазу железным прутом и делает так суток двое подряд без перерыва на обед или послеобеденный сон… Но, как ни странно, я только сейчас вспомнил этот стук его сапога, и это было самое мерзкое. После того боя я стал несколько туговат на ухо, поэтому если отвечу вам что-то невпопад, не обижайтесь.
– Я этого пока не заметил, но если бы пуля перебила
– Ну, не знаю, вы, наверное, не только юрист, но и медик, тогда вам виднее, только он лежал с выпученными глазами, молчал и долбил каблуком левого сапога, пока Господь не прибрал его. Так мы воевали двое суток…
– И не делали попыток?..
– Прорваться?
– Да!
– А куда? Китайцы были кругом, их была тьма, и было не разобрать, кто из них к какой партии или армии принадлежит, кроме офицеров и солдат армии Сун Чуанфана, они тогда были нашими союзниками. Они стояли к нам спинами и стреляли в ту же сторону, что и мы. – Михаил Капитонович передохнул и, судя по звукам, которые доносились до Сашика, закурил следующую папиросу. – Почти не страшно было ночью, когда мы стреляли по вспышкам и ничего не видели, а днём…
Сашик лежал и боялся пошевелиться, он слушал Михаила Капитоновича не только ушами, а, как ему казалось, всем, что он ощущал как своё тело. Он даже забыл, что ему надо что-то запомнить, чтобы завтра рассказать Гоге. Тот, кстати, тоже не шевелился, и если бы так не сопел, то Сашик подумал бы, что он тоже слушает.
О том, как воевала 65-я русская бригада генерала Нечаева, в Харбине хорошо знали. Знали с самого начала и были рады, что генерал-губернатор Маньчжурии Чжан Цзолйн позвал возглавить русских наёмников именно Константина Петровича, героя Германской кампании, сподвижника Каппеля, ветерана Ледяного похода и самого примечательного харбинского извозчика. Харбин смеялся, когда пересказывал диалог генерала-извозчика с двумя дамами: они сели в его коляску, говорили между собой по-французски и получили ответ на свой вопрос тоже на французском языке.
К нему стремились, в его так называемую Русскую группу, и не только спившиеся и сошедшие с круга «ночлежники» из Фуцзядяня, а и молодёжь, начиная с одиннадцати лет, и опытные ветераны – офицеры и солдаты, многим из которых просто не хватало денег на жизнь. Нечаев был личностью и героем. Его знали все русские. Сашик помнил, как его попросили прогуляться в саду, когда к ним домой пришёл личный советник Чжан Цзолина Георгий Иосифович Клерже, который раньше папы на два года окончил 2-й Московский кадетский корпус и был знаком по службе на Кавказе с Евгением Ивановичем Мартыновым. Это он посоветовал китайскому генерал-губернатору назначить командиром русских наёмников Нечаева. Сашик не слышал их разговора, но один отрывок, когда генерал Клерже уже уходил, до него донёсся, – папа сказал, что он никогда не станет «наёмником». Папа ни разу не ответил ни на один вопрос Сашика, который в гимназии и просто от друзей на улице много слышал и о Нечаеве, и о войне в Китае, а папа отвечал только одно: «Мне об этом ничего не известно!»
– И как же вы вышли из этого положения?
– Как вышли? – Голос Михаила Капитоновича вернул Сашика к продолжавшемуся рядом с ним разговору. – Взяли и вышли! Взяли с собой всё, что могло взрываться и стрелять, и пошли в английский сеттльмент!
– Да, я читал об этом в «Тайме»!
– Значит, вы читали…
– Неужели?!! – Голос Родзаевского стал удивлённым и радостным.
– Да! Будем считать, что заочно вы знакомы…
– С леди Энн!!!
– Подпись была другая, мне неизвестная, скорее всего новый псевдоним, но статья её… – Михаил Константинович сделал паузу, – а стиль – мой!
– Как ваш?
– Дело в том, что Энни ничего не смыслила в описаниях военных событий, а мне они, как вы понимаете, были совершенно понятны!
– А ещё там написано…
– Об отношении к пленным русским?..
– Да!
– Практически всё – правда! Просто об этом написано, я имею в виду газеты, больше, чем я видел своими глазами.
– А?..
– А я видел много, даже на том не очень длинном участке, когда мы пробивались к англичанам. Вы хотели это услышать? – Михаил Капитонович сделал ударение на слове «это». – Про отрубленные наши головы на пиках и сваленные в кучу руки, правые, и о том, как выворачивают члены?