Харон
Шрифт:
Локо сидел мрачный, груда безделушек высилась перед ним, и много было разбросано по столу и по полу под столом. Освещение — две «летучие мыши» и третья, слабо помигивающая, закатилась под лавку с отключенным Брянским, и никто ее не поднимает. На вошедших среагировал только Псих:
Когда АлкидВторой свой славный подвигСвершал, то стрелы накаленныСожгли и рощу, что вокруг стояла.Ну и как это понимать?
Когда ж двоих героев он увиделК скале приросших, то лишьДоговорились, тебя мы с собой не берем. Нам нужны не нытики, а бойцы. Какой из тебя боец? Только проку, что слова складно говоришь, и те не свои.
К чемуСтоять по пояс в ледяном потокеОт глубины своей тепло утратившем?Так многоПо берегам спокойной теплой влаги.Нет, не стоялой, не гнилой,А просто мелкой,Чтобы песок желтел сквозь пелену,Подернутую рябью, ни в какоеСравненье не идущую с валамиНа середине, там…К чему с трудом держаться на Ногах,Изнашивая сердце в замираньяхПеред скалой иль перед водопадом:Не мой? Не мой пока.ДругиеПлоты нырнули в круговерть из пены,Замешанной на гуле, реве, рыке,Последней песни жизни уходящей.А в итоге? Такой же столб воды?Не все ль тогда равно, чем захлебнуться —Гнусной жижей с илом,Неспешной Леты черною водоюИли хрустальностью невинного ручья,Чтобы оттуда, с глубины, с изнанкиУвидеть солнце и увидеть небо,Такие же, как над тобою были,И днища у плотов друзей,Что рядом шли твоею же дорогой?Не боишьсяЗаметить там нагроможденья грязи,Черно-зеленые из водорослей хвостыИ безобразные соплодия улиток,И как последнее с собою унести,Надолго, навсегда?…«Ай да Псих! Всем психам Псих. Гамлет, а не Псих».
— Убедил. Берем тебя с собой. Чтобы скука не одолела.
Гастролер хрипло выматерился и показал Психу бугристый кулак, отчего Псих сжался и замер. По вероятности, у них тут были свои внутренние отношения, Перевозчику не известные. Его, впрочем, не касалось.
— Я те на братву погоню, — сказал Гастролер вполголоса сердито — На полах сгниешь, на палубе то есть, поэт.
— Приятно видеть, что художественное слово способно тронуть самые черствые души, — сказал Харон. — Истинная поэзия найдет путь к сердцу любого. Запомни это, Псих, пусть послужит тебе утешением.
Он смешал (предварительно на всякий случай посмотрев — нет, ничего определенного, ничто не напоминает) разложенные перед Локо фигурки, прихлопнул по столешнице:
— Всем тут сидеть до Ладьи. Никуда ни ногой, если хотите со мной отправиться.
Ему пришлось, разумеется, все это показать руками. Гастролер опять было заворчал, но Листопад Марк дернул его за рукав бушлата.
— Не вздумайте снова за пятнистыми поплестись, если явятся. — Он представил
— Подойди-ка сюда, парень, подойди. Ближе, вот так. А ну, как выберемся мы — ты выберешься, — ждет тебя снова та самая пуля в затылок? Кто там тебе ее прислал? Про петлю гистерезиса в своих университетах жизни проходил? От греческого — hysteresis, отставание, запаздывание, наблюдается в случаях, когда состояние тела на данный момент определяется внешними условиями, как-то: магнитный гистерезис, упругий гистерезис, а у нас, значит, будет «с-того-светный». И выкинет тебя в ту же точку пространства-времени. Что делать станешь, обернешься кулаком погрозить да на… послать, если успеешь?
Харон сопровождал свои слова показом, и неизвестно как, но до Гастролера дошло. К тому же Харон нарисовал под конец в воздухе перед его носом большой ехидный вопросительный знак.
— Будь спок, папаша, — сказал Гастролер басом, — второго раза там не будет.
«Вот еще вопрос, отчего бы им, если так они хотели с Перевозчиком контакт наладить, не прибегнуть было к письму? Может, они думали, что я и неграмотный к тому же? Тогда к рисунку. Локо-то захотел — показал. Неясно, правда, действительно хотел ли. Ну да что теперь гадать».
— В общем, тут сидите, заговорщики. — Сказав так, Харон хлопнул — как перед танатами — по кошелю с Ключом.
Полотнище входа задвинулось за ним, и Гастролер подмигнул Марку:
— А ты сомневался. Ему деваться некуда. Погоди, нам бы только на Ладью попасть, там поглядим, кто из нас фаловый, кто «шестерка».
— Может, он дороги не знает?
— Он? Не знает? Все он знает, а нет — без него обойдемся.
Оба посмотрели на толстячка Брянского, что сидел, безучастный, на своем месте у стены.
— Может, сказать надо было? Харону-то? Посоветоваться.
— Ладно, дуру не гони. Косячка бы забить, хоть одного на двоих, парики попускать — знаешь, как забирает?
— Будет еще та Ладья, кто знает? И в горы не уйти, танаты цепью стоят, я подбирался, видел. Одних нас стерегут? Как зарябило, помнишь, что бы это такое?
— Одних нас. Эр-це-дэ мы, «полосатики». Не «приморозит» нас никак, вот они на измор и берут. А зарябило и зарябило, кончай про это. Локо, скажи чего-нибудь. Чего с нами будет-то? Ты все знаешь.
Но ответил не Локо, а Псих. Боязливо покосившись, он продекламировал:
Не Гидры бессмертнойИ не стоголового Зла, ее породившего,Бойся, герой, а — змеи,Что себе уцепилась за хвост,Кольцом обращаясь. ОнаПути безначального символ.— Цыц, полоумный! — прикрикнул на него Гастролер, с места не поднимаясь. А Листопад Марк задумался.
Танаты растянулись цепью у подошвы Горы, отстоя друг от друга локтей на десять-пятнадцать. Харон лишь теперь, проследив все уменьшающиеся
вдаль фигурки по обе стороны оползня Тэнар-тропы, смог оценить, сколько же их было в лагере. Высветленные двойным светом, неподвижные танаты замерли, держа руки на эфесах, ряд их терялся во мгле.
— От меня охраняете дорогу? Думаете, получится?
Танат ответил не сразу.
— Ты Можешь идти куда хочешь, Перевозчик. Мы ни от кого ничего не охраняем.
— Ого, налицо прогресс! Циркуляр какой получили? Опять задержка перед ответом.
— Ты можешь идти куда хочешь, — повторил танат. — Куда тебе вздумается. Ты свободен.