Хасидские предания
Шрифт:
я не знаю. Но он был там! Он не стал дожидаться, покуда его
пригласят войти, и смело вошел во врата Небесные. Нет, не зря
говорят, что "поляки" не обладают savoir vivre".
ЗУСЯ, ОГОНЬ И ЗЕМЛЯ
Как-то Зуся засунул руку в огонь. Когда огонь начал ее жечь,
Зуся вытянул руку обратно. Это его удивило, и он сказал: "Вот,
любезный Зуся, как рыхло твое тело, что боится даже огня!"
Другой
лучше меня, а я топчу тебя ногами. Но скоро я лягу в тебя
и покорюсь тебе".
ОГОНЬ И ОБЛАКО
Рассказывают.
На праздник Кущей, перед тем как Зуся стал известен миру,
он жил в шатре Острожского рава. Вечером рав лег на мягкое
ложе, покрытое подушками и одеялами, а Зуся уснул на земле,
как бедный странник. Посреди ночи Зуся проснулся и сказал себе:
"Ах, Зише холодно; ему холодно спать в шатре". В тот самый
миг с Небес сошел огонь и так хорошо согрел шатер, что
Острожский рав выкинул прочь все свои одеяла и подушки. "А
теперь уж очень жарко", - произнес Зуся. Принц Огня сразу
удалился, и Острожский рав вынужден был снова закутываться
в одеяла. Так повторилось несколько раз: жара сменялась холо-
дом. А утром Острожский рав обращался к своему гостю уже не
"Зише", а "Реб Зише".
По окончании праздника Кущей Зуся захотел продолжить
свои странствия, но больные ноги не позволяли ему много хо-
дить. Тогда Зуся сказал: "Владыка мира! Зуся не может ходить".
Тогда с Небес спустилось облако, и раздался голос: "Садись
сюда".
И тут к Зусе подбежал Острожский рав и стал умолять:
"Отошли это облако, я дам тебе коляску с лошадьми!" С этого
времени он уже не называл Зусю "Реб Зише", но обращался
к нему "Реббе Реб Зише", и под этим именем его узнали
повсюду.
СТРАХ
Рассказывают.
После войны победоносная армия проходила через Ганиполь
и остановилась там на какое-то время. Солдаты сразу заняли
трактир, все там выпили и ничего не заплатили. Потом им
снова захотелось выпить, но ничего не осталось, поэтому они
побили все стаканы и всю посуду и в придачу сильно
поколотили хозяина трактира и его слуг. Напуганный хозяин
послал за равви Зусей. Тот сразу же пришел, встал у окна,
посмотрел на солдат, а затем три раза повторил слова
молитвы: "Увекен тен падека... (Господь, Бог наш, пошли
всем Твоим творениям)". После этого все солдаты, словно
безумные, выбежали из двери и повыпрыгивали из окон,
побросав свои ружья и ранцы, и что есть силы помчались по
улицам прочь из города, не обращая никакого внимания на
команды бежавшего за ними офицера. Лишь когда он грозно на
них прикрикнул, они остановились и сказали: "Пришел какой-то
старый еврей и произнес: "Падек!" Мы до смерти перепугались
и, не зная почему, до сих пор испытываем сильный страх".
Офицер приказал им вернуться в трактир, заплатить хозяину за
выпитое вино и разбитую посуду, и после этого войска
покинули город.
ПЕСНЯ ПАСТУШКА
Равви Зуся однажды шел по лугу, на котором паслось стадо
свиней*. Посреди стада стоял пастушок и играл на свирели.
Равви подошел поближе, стал слушать, покуда не выучил мело-
дик); затем, как бы взяв ее с собой, пошел дальше. Так он
освободил из плена песню Давида-пастушка.
БОЛЕЗНЬ
В старости равви Зуся заболел и последние семь лет своей
жизни провел в постели, ибо - как о нем пишут - он принял на
себя страдания ради искупления Израиля.
Как-то к нему в гости приехали Ясновидец из Люблина
и равви Гирш Лейб из Олика. Когда они уезжали от Зуси, Гирш
Лейб спросил Ясновидца: "Почему ты не мог сделать то, что
делал равви Иоханан со своими больными друзьями: он давал им
руку, и они выздоравливали?"
Услышав такие слова, Люблинский равви заплакал. И снова
равви из Олика обратился к нему: "Почему ты плачешь? Дума-
ешь, он болен из-за слабости своего тела? Он возложил на себя
страдания по собственной воле и по собственной воле несет их,
и если он захочет выздороветь, то ему не понадобится рука
другого человека".
САМЫЙ ТРУДНЫЙ ВОПРОС
Перед смертью равви Зуся сказал: "В ином мире меня не
спросят: "Почему ты не был Моисеем?" Меня спросят: "Почему
ты не был Зусей?"
ЭПИТАФИЯ
На могиле равви Зуси написано: "Служивший Богу с любо-
вью, радовавшийся в страданиях, избавивший многих от их
грехов".
огонь
Один рав из Ганиполя, живший в наши дни, как-то сделал
такую запись.