Хасидские рассказы
Шрифт:
— Разве вы одолеете дом?
— Стар этот дом, внутри работают наши друзья — червяки. Дни и ночи они его точат… И дом вовсе не крепок, как кажется… Теперь уж наверное… Притом, пусть он будет как крепок, пусть он морская скала, но нас ведь море, и мы его сокрушим!
— А живет кто в доме?
— Внуки прежних вельмож… Последние…
— Что вы с ними сделаете?
— To же, что с домом, в пыль превратим и проглотим. Эта пыль, быть может, нам больше пригодится, а может, и нет… Но отомстить мы должны!
— А
5. В старом доме
Не много пришлось мне пройти, чтобы увидать старый дом. Большой дом, на горе… Каменные стены, железные крыши… Но на всем лежит уже печальная печать разрушения… Гора занесена песком, стены крошатся, железо ржавое. А те, что живут в доме, этого не замечают…
И мне становится жаль их, полагающихся на камень и железо, не зная о червях, подкапывающихся изнутри, и о птицах, приходящих извне… И я спешу к старому дому, чтобы их предупредить.
Подхожу близко, вхожу, никем не задержанный, в дом, ворота и двери раскрыты; хожу из комнаты в комнату, ищу живого человека и не нахожу; тоскую по человеческому голосу, и его не слышу.
Хожу из комнаты в комнату, а одна богаче другой.
Стены увешаны портретами людей, живших, иные до потопа, другие — до вавилонского столпотворения… Но рамы издырявлены червоточцем, точно сито; портреты желты и запятнаны, лиц и не узнать.
Шелковые занавесы, шитые золотом, висят на окнах, но они изъедены и изношены, одни пряди остались…
На кипарисовых столах лежат клады: золотая и серебряная утварь и драгоценности, — но они кажутся осиротелыми, запущенными, забытыми; нет руки, которая бы их коснулась, нет глаз, которые бы наслаждались их видом…
На полу дорогие ковры, ковры с пушистой, серебряной и золотой шерстью, они проглатывают шаги, но пыльны они, и местами вытерты, гладки, как голова старого сладострастника.
И страшно и грустно мне стало на душе, и я подумал: некого спасать здесь, все здесь вымерло… Развалины остались!.. Но вдруг я услыхал голоса людей… Обрадованный, я пошел на голос и добрался до угловой комнаты…
6. В угловой комнате
Угловая — величиной с поле, у нее три больших окна.
Одно — направо, другое — налево, третье — посредине.
Но все эти окна не доставляли комнате, в самый яркий день, ни одного луча света.
Окно налево, как и среднее окно были замурованы. Оставалось одно окно, направо, но оно завешано толстым бархатным занавесом, с тяжелой золотой бахромой снизу…
С потолка свисала небольшая красная лампада, скупо озарявшая красными лучами стол посреди комнаты.
На столе лежали старинные пергаментные свитки, с красными восковыми печатями, чрезвычайно большими, удивительно рельефными… Вокруг стола стояли
Я из почтения к ним остановился у порога, ожидая, пока меня заметят, подзовут, спросят, зачем я пришел, чтоб я мог им сказать о птичьей рати и предупредить об опасности… Никто меня однако не подзывал.
Никто меня не замечал; так увлечены они были разговором. И я невольно услышал их спор. Из совещания, нехотя подслушанного, я убедился, что нового я им ничего не скажу; они уже сами знают, и об этом таки совещаются.
И один говорит, что нужно выйти и встретить птиц силой… Надо созвать слуг и вооружить их…
Но оказывается, что жителей в доме чересчур мало, и слишком толсты они, чтобы идти на войну, а слуги давно разбежались, как крысы с дырявого судна. А другой советует: запереться, задвинуть все засовы, замкнуть все ворота и двери; пусть осаждают годами. Но и это оказывается глупым: старые замки! От времени заржавели, их не повернуть; старые засовы их и с места не сдвинуть, ни на волос.
А один говорит: пропало! Надо головы склонить и принять птиц, как дорогих гостей, пока те сами не уйдут…
Но кто знает, уйдут ли они? Куда поместить их? Чем их угостить? Вина и пищи для всех никогда не хватало.
Кто-то предложил:
— Давайте, сами птицами замаскируемся, отправимся в пустыню, присоединимся к их стае, также станем копаться в песке, питаться старой листвой, и с проклятиями ходить войной на старый дом… Лишь бы сохранить жизнь!
Но это еще глупее казалось: при всем их горе, они все же слишком жирны были, и к тому же — ни следа крыльев…
Где крылья достать?
И все стали грустны и тихи. А я между тем, осматриваясь, заметил старого седовласого человека, сидевшего в стороне и молча прислушивавшегося к чужим разговорам.
Старец был изумительно древен… Туча лежала на его изборожденном лбу, его старые глаза сверкали сталью, а по губам змеилась горькая усмешка.
И я подумал: он наверное умнее их всех — почему он молчит? Неужели так-таки ничего и придумать нельзя?
И, будто в ответ на мой мысленный вопрос, отозвался какой-то молодой человек, самый юный в собрании, и сказал:
— Можно крылья достать! Со временем все могут стать крылатыми!
— Как? Как? — раздались вопросы со всех сторон.
— Возьмите древние свитки и сожгите их… Сожгите старые пергаментные свитки, с красными восковыми печатями, раскройте окна, чтоб ветром унесло их пепел, и пусть их пыль развеет по всем концам мира!
Младший из них был каббалистом и знал, что сожжение старых свитков есть лучшее исцеление и вернейшее средство для появления крыльев, если они таятся внутри!
Молодой человек не ограничился словами; вскочив на стол, он поднес свиток к красному пламени лампады… Потянуло тонким дымом…