Хасидские рассказы
Шрифт:
— Сказание Иокеля из Консковоли, войди и дай себя услышать!
И мы сейчас же узнали голос Иокеля из Консковоли, но его голос смешался с другими! С голосами псов!
— Рабами мы были — гав-гау! У фараона во Египте — raв-гау!.. и так дальше… Иже хощет — гав-гау! Да приидет и ест! — гав-гау!
Едва зажгли свечи, Иокель из Консковоли исчез из комнаты. И больше не показывался.
Две стези, две притчи
И одна из них — стезя ума, когда смертный изощряет свой ум в Священном Писании; а вторая — стезя сердца, когда человек очищает и освящает свое сердце служением Всевышнему.
Естественным образом человек возвышается и возносится, благодаря своему уму. Умом он постигает Божье слово, которое есть закон мира, познавая план, по которому Творец создал мир из пустоты и безвидности, и чем держится мир, и что может разрушить его. Таким путем смертный и сам приобретает некоторое влияние на мировую жизнь, становясь якобы участником в делах Господа, да будет благословенно Его святое имя.
Но высокой степени может человек также достигнуть, шествуя стезею сердца, когда стремления его благи, душа добра, и в сердце горит огонь великой любви к Творцу мира, когда на нем воскуриваются благие деяния и благочестие, точно жертва на жертвеннике…
А истинное благо суждено тому, кто сочетает обе стези, ибо он раскрывает перед собою врата небес обоими ключами, удостаиваясь и великого постижения и великой любви. Но не всякому человеку это под силу.
Чаще всего люди науки, идущие стезею ума, весьма суровы, так как мудрость строга. И люди эти «мстительны и злопамятны, аки змии» и бренным словом своим сожгли бы мир — ибо кто устоит против закона?.. Подчиняясь одному лишь закону, грешный мир не просуществовал бы и единого мгновения; грешный мир нуждается также в милосердии.
А с другой стороны, тридцать шесть праведников каждого поколения — хотя их и ожидают золотые троны и венцы в обители рая, хотя без них и не держался бы мир — весьма не учены… Они знают в лучшем случай основные положения Талмуда, а то лишь одну псалтирь, а иной из них и вовсе обходится одной только благоговейной молитвой…
Главное в этих праведниках — сердце, ибо из сердца истинного праведника сияет и истекает в мир Великое, Сердечное Милосердие…
Пусть не скажет поэтому неученый человек:
— Аз есмь древо сухое; на мне не зацветут цветы ни благочестия, ни благодеяния… Сокрыт путь мой от Господа… Его Око не зрит меня, я блуждаю во тьме, и душа моя покрыта и окутана мрачным облаком…
— И не могу я спастись даже от мук геенны, так как в поучениях отцов сказано: «Не может простой человек быть праведником». Не изучая священного писания, человек-де не знает, как ему следует вести себя; не знает, что есть благодеяние, чтобы исполнить его, и что есть грех, который нужно избежать; даже не различает между добром и злом.
Это не доказательства, и в словах этих нет правды.
Так как воистину Господь взирает также на сердце. И «всякий иудей есть участник царствия небесного»: как ученый, так и неученый, знающий лишь «Слушай, Израиль!..» И врата молитвы не замкнуты даже перед немыми душами, не понимающими смысла читаемой ими молитвы и не могущими излить сердце свое пред Господом.
Так как Господь милосерден. И точно, как милосердная
И Он не задерживает награды ни одного человека, думающего творить добро, если он ошибается, и добро его не есть благодеяние. И тем паче и паче, Его Любвеобильное Имя не наказывает за грех, совершенный человеком по неведению, если смертный думал совершить благодеяние.
И есть об этом две прекрасные притчи у святого Schel’oh.
И первая притча гласит так: Господь подобен царю, который владычествовал над далекой страной, замкнутой со всех сторон, удаленной на тысячи тысяч миль от других стран и жившей своими особыми обычаями и законами. Вошел однажды к царю его первый министр и, поклонившись, подал царю бумагу для собственноручной подписи или скрепления царским перстнем. Взял царь из рук министра бумагу, положил ее на стол. Сел на трон своем и, взяв в руки перо, собирался приложить свою руку к бумаге. Ибо царь, как водится в мире, верит своим слугам, а тем паче первому министру, зная, что не дадут ему подписать несправедливость.
Но царь были дальнозорок и, собираясь начертать на бумаге начальную букву своего имени заметил, что в бумаге написано: «подвергнуть казни», «ослушник царский». Царь отложил сейчас же перо и спросил:
— Кого и за что так строго покарал мой суд?
И ответил ему первый министр:
— Великий государь, виновный ослушник царской воли. Он не кланялся и не приветствовал поставленных тобою начальников, расхаживал по таким местам, по которым не смеет ступить ни одна нога — по валам твоей крепости; он ходил возле порохового погреба с огнем, хотя черным по белому написано на воротах: беречься огня. Отсюда следует, что преступник не питает уважения к великому государю, что он хотел высмотреть слабые места твоей крепости и передать ее врагам; что он собирался поджечь царские пороховые погреба…
— И все это, — прибавляет министр, — он сделал средь бела дня на глазах всего народа, точно здесь страна беззаконная и безначальная а, быть может, сделал даже назло…
Царь подумал: «Кто знает? Не сумасшедший ли он?» И спросил:
— А что говорил преступник на суде? Он к делу говорил?
Министр ответил, что это нельзя знать, потому что преступник из дальней страны, суд не понимал его речи, а он не понимал речи судей.
Тогда царь сказал первому министру:
— Человек, которого вы осудили на казнь, невинен… Зачем ему было делать назло?
— Он лишь чужеземец, не видавший никогда наших мундиров и не знающий, как одеваются наши начальники, он их поэтому не приветствовал.
— Не зная расположения нашего города, где крепость и где валы помещаются, и желая побыть наедине с душою своею, он пошел туда, куда ходить не полагается. Не умея читать нашу надпись на белой доске, он не остерегался огня!..
Устыдился первый министр и опустил глаза. А царь разорвал бумагу и приказал:
— Беги, первый министр, живее в тюрьму, сними цени с узника, прикажи его побрить и омыть, смазать благовонными маслами и одеть в лучшие одежды; выдай ему из царской казны вознаграждение за огорчение и муки, за убытки и посрамление, а потом отпусти его на волю… А если он пожелает остаться в нашей стране, пришли его ко мне, и я сам передам ему об особенностях нашего языка и об обычаях нашей страны…