Хата за околицей
Шрифт:
В это самое время заскрипела дверь, Мотруна обернулась и задрожала, увидев безобразное лицо старой цыганки. То была Яга. Внезапное появление этой старухи могло бы испугать любого смельчака, не только родильницу. Бронзовый цвет морщинистого лица, курчавые всклокоченные волосы, улыбка, обличающая отсутствие зубов, и взгляд хищной птицы сделали Ягу идеалом ведьмы. Грязная рубашка, изорванная юбка и наброшенное на голову покрывало составляли все ее убранство, из-под которого выглядывали нагие костлявые руки и иссохшая грудь. Сгорбленная старуха опиралась на сучковатую палку,
Окинув избу проницательным взглядом, она вошла и без обиняков предложила Тумру услуги. При виде ее Мотруна судорожно схватила дитя, а Тумр вскочил с места, удивленный внезапным появлением старой ведьмы.
Переступив через порог, она в одно мгновение успела разглядеть все закоулки, сосчитать горшки, и тотчас в голове ее составилось ясное понятие о нуждах Тумра, о том, чем он живет и что у него есть. Тихо, как кошка, Яга стала приближаться к постели больной.
— Стой! — по-цыгански закричал Тумр. — Жена тебя боится, вишь, как дрожит и плачет, уйди к двери.
— Чего ж боится твоя жена? — спросила Яга, усаживаясь на скамью, стоявшую у порога. — Разве она не цыганка? Разве мы не свои, не родственники?.. Я бы пособила ей нянчить дитя, а то она зацелует, задушит его. Ведь это мое ремесло, и дай мне, Господи, столько лет здравствовать, сколько им, роженицам, я помогла. Не бойся, милая, — продолжала ведьма на ломаном крестьянском наречии, стараясь, как можно приятнее улыбнуться, и смягчая свой сильный голос, — не раз я на своем веку принимала и у благородных, у богатых барынь… Ты, матушка, от любви задушишь эту крошку.
Яга встала с намерением подойти к больной, но Мотруна снова тревожно схватила дитя, и цыганка убедилась, что ее услуги не будут приняты.
— Слушай, Яга, — сказал цыган, — можешь пособить мне иначе: разведи огонь, приготовь есть… Она есть хочет… Я тоже целый день ничего не ел, да и дитя нужно будет чем-нибудь покормить…
Этого только и ждала старуха, ей хотелось пошарить по углам и по цыганскому обычаю стащить что попадется, при первом слове хозяина, она сняла с себя покрывало, поставила в углу палку и засучила изорванные рукава.
— Где же у тебя уголья? Где вода? Где кладовая? Есть ли молоко?
Этими вопросами баба осыпала Тумра. Тумр испугался, услышав все эти требования.
— Уголья?.. Поройся в золе, найдешь, может быть. Вода?.. Загляни в ведра… Кладовая? Кладовой нет, а молока, с тех пор, как живем здесь, и капли не видали.
— Как? И у тебя нет даже козы? — спросила цыганка.
— Да, и козы нет, — вздохнув, отвечал Тумр.
— Какой же ты хозяин! — вскричала цыганка. — Видно, в тебе нет и сметки цыганской. Столько времени сидит — и козы не нашел! А сколько их ходит по выгонам! Ужели до сих пор не пристала к тебе? Ха, ха, ха! Боялся, чтоб не узнали? Повел бы в город и променял бы на рынке… Рынок не за горами. Плохой ты хозяин! Что же варить-то? — помолчав, спросила старуха. — И воды-то у тебя нет.
— Я пойду за водой.
— Не ходи, не оставляй меня одну, — шепнула Мотруна.
— Я пойду, — отозвалась Яга.
— Ты знаешь, где мы берем воду?
— Учить
— Яга! Беда будет! — сказал Тумр.
— А разве еще мало беды? Не все ли равно: умирать с голоду… или отплясывать трепака с петлей на шее? Давай горшок!
Старуха схватила первый попавшийся под руку горшок, накинула на голову покрывало и уже готова была выйти, как на пороге явился Янко. Оставив на скамье хлеб, мешочек крупы, кувшин молока и ведро воды, Янко побежал домой. Яга схватила все это и, засунув мешок с крупой за пазуху, принялась переливать молоко. Ни Тумр, ни Мотруна не заметили воровства, которым она начала свою службу в мазанке цыгана.
XXVII
Около полудня Аза собралась на барский двор, отдав последние свои приказания. Не надеясь удержать за собой надолго завоеванное достоинство предводителя, она не без хитрых видов предоставила его Пузе, пожилому приземистому и отвратительному цыгану, который был мучеником Апраша. Аза надеялась, что новый предводитель не упустит случая отомстить старому врагу.
Шайка охотно согласилась повиноваться указанному вождю, и Апраш волей-неволей стал рабом того, которого вчера еще так жестоко преследовал.
Молодая цыганка вошла под шатер и после продолжительного размышления стала одеваться. Выбрав все, что было в ее гардеробе, вымывшись в чистой ключевой воде, она надела белую рубашку с красивым шитьем, цветную юбку, шелковый фартук, шитый золотом кафтан, обвесила шею кораллами и янтарем и в довершение всего артистически драпировалась шелковой фатой. Искусно подобранные цвета одежды возвышали прелесть смуглого цветущего здоровьем лица цыганки, среди которого, как снег, белели зубы и белки. Всякий раз, когда она смотрелась в зеркало, улыбка удовольствия пробегала по ее губам.
— Пропадешь пан, — произносила Аза, — иссохнешь, как щепка!.. Отчего мне так приятно видеть слезы людей? — подумала Аза, спустя минуту. — Не понимаю. Лишь только услышу рыдания, замечу слезу, так и хочется мучить, терзать. А все же, кажется, если б Тумр заплакал, мне бы жаль его было, я бы сама заплакала. Тумр! Тумр! Э! да он уж не цыган! Что ему Аза? Полюбил белокурую… а меня бросил… Однако же вчера прибежал сюда… и как смотрел на меня, и защитил меня! Нет, нет! — громко произнесла Аза, покачивая головою. — Тумр погиб!.. Пойду мучить Адама!
И еще раз посмотревшись в зеркало, прелестная Аза выпорхнула из-под шатра, старухи-цыганки, хорошо знавшие, с какою целью она так нарядилась, долго провожали ее злобной улыбкой. Апраш, издали наблюдавший за нею, съежился от досады и кусал губы.
Нагнувшись несколько вперед, распустив платье на произвол ветра, она, казалось, летела к хорошо знакомой усадьбе, заливаясь звонкою песней. Приблизившись к селению, она остановилась на минуту, поглядела кругом и опять бросилась вперед по дорожке к барскому дому через огороды.