Хата за околицей
Шрифт:
— Тумр! Что с тобой? — спросила Аза. — Ты болен?
— Болен, — отвечал цыган.
— Яга ни слова не говорила мне о твоей болезни.
— Не о чем было говорить.
— Можно было бы помочь?
— Мне нечем помочь, — с горькой улыбкой отвечал Тумр.
— Это почему?
— Потому что и голод, и болезнь, и отчаяние одолевают меня.
Цыганка, начав разговор, медленно шла к табору, и Тумр бессознательно брел за ней, рассказывая про свое житье-бытье.
— Ну, а жена твоя? Ребенок? — спросила Аза.
— Мучаются,
— Что ж ты думаешь делать?
— Думать нечего: пришло умереть.
— Вздор, — быстро перебила цыганка, — смерть не придет по приказанию. Нужно искать средства жить.
— Для меня нет средств.
— А если б я нашла?
— Ты?! — недоверчиво улыбаясь, отозвался цыган. — Побереги их для себя, пригодятся при случае.
— Мне? Зачем?
— Затем, что и ты связалась с погаными, и не сдобровать тебе!..
— Я? Я? — цыганка засмеялась. — Что же ты обо мне думаешь?
— Думаю то же, что все думают: пропадешь даром!
Аза продолжала смеяться.
— Тебе кажется, — произнесла она, успокоившись, — что Аза так же бесхарактерна, послушна, как вы все, ты думаешь, что довольно Азе слово сказать или показать игрушку, деньги, и она пропала? Да, я хожу в усадьбу, но ведь я приказываю пану, а не он мне.
— Да, — сказал Тумр, пристально всматриваясь в лицо девушки, — он твой возлюбленный.
— Такой же, как и ты! — резко отвечала девушка.
— Такой же, как я? Как я?! — произнес цыган, приходя, по-видимому, в сознание. — Когда же я был твоим возлюбленным?
— И он никогда им не был.
— Отчего ж ты сидишь у него по целым дням и дурачишь его?
— Сижу потому, что мне там хорошо, удобно, тепло, потому что там я сыта. Счастье цыгану, если он может хоть один денек, один час украсть из своей бедной жизни!.. Как ты мог думать, чтоб цыганка, как я, влюбилась в вашего изнуренного пана? Ему нужен доктор, а не любовница. Эх, Тумр, плохо ты меня знаешь!
— Когда-то я знал тебя, — тихо произнес цыган, — да кто за вас может ручаться и сказать, какими вы будете завтра?
— А я тебе скажу, что будет завтра и что всегда должно быть, — перебила Аза, останавливаясь.
Они были уже далеко за селом. Остановившись вместе с Азой, Тумр оглянулся и тут только вспомнил, что оставил жену одну, больную.
— Что ж будет завтра? — спросил он с принужденной улыбкой. — То же, что и сегодня: голод, нужда! Не правда ли? Вы скоро бросите Стависки и пойдете куда глаза глядят, а я умру тут на привязи, как собака.
— Можешь идти с нами.
— Я? С вами? А жена?
— С женой и с ребенком. Чего тебе ждать здесь? Чего доброго, еще повесят. Из наших никто еще не умирал голодной смертью, найдется у нас и для тебя работа и кусок хлеба.
— Жена-то не захочет.
— Что ж это у вас, жена правит домом, а не муж? — с насмешкой произнесла Аза. — И ты ей повинуешься? Вот еще?! Она вышла за цыгана — пусть и идет за ним!
— Нет! —
Видно было, что он хотел сказать еще что-то, но замолк.
— Почему? — настоятельно спросила цыганка.
— Почему?! Потому что и ты была бы вместе с ними! Слышишь, Аза? — произнес цыган, ухватив за руку свою собеседницу.
— Я? Так и я сделалась твоим врагом, что ли? — спросила Аза голосом, в котором был слышен упрек.
— Нет, таиться нечего, — решительно отвечал Тумр, — ты бы и меня, как этого пана, сожгла своими глазами, у тебя нет сердца!
— О! Да к чему тебе мое сердце?
— Ты спрашиваешь?
— Спрашиваю потому, что ты полюбил белокурую крестьянку.
Тумр опустил глаза.
— И ты когда-то любила пана…
— Так же, как и теперь, — отвечала Аза. — Какое тебе дело до моего сердца? Оно свободно. Ты любил меня прежде… теперь любить не можешь, пора прошла.
— Пора прошла. Пора прошла! — вскричал цыган, выпуская ее руку. — О, я это знаю. Вот когда мне пришлось с ума сойти от тебя!
— Ужели? — спросила девушка, несколько смутившись.
— Подлая! Еще смеешься надо мной!
— Нет, я только спросила тебя.
Тумр дико посмотрел на нее из-под нависших ресниц и замолчал.
Долго они шли не говоря ни слова, их мысли и лица вскоре изменились.
Аза вдруг стала задумчива, вместо веселости, на лице появилось грустное выражение. Тумром мало-помалу овладевало то же бессознательное чувство, которое привело его за несколько дней перед тем к табору цыган. Прежняя страсть забушевала в его груди и выразилась в его глазах. Когда взоры их встретились, Аза испугалась и почувствовала себя ничтожной пред этим Геркулесом.
— Ступай домой, — произнесла она дрожащим голосом, — ступай! Еще увидимся…
— Где? Когда?
— Не знаю… не знаю, — торопливо отвечала Аза, стараясь уйти, — сегодня или завтра…
— Ты опять побежишь в усадьбу?
— Нет, я иду к своим…
— А завтра опять пойдешь к нему? — произнес Тумр, делая из вопроса упрек. — Стыдись, — прибавил он, не ожидая ответа, — на что тебе этот изгнивший труп? Сама знаешь, что он не для тебя создан, а все-таки тащишь его за собой и мучишь…
Девушка пожала плечами, глаза ее снова запылали, на лице изобразилась прежняя гордость и презрение.
— Зачем же мы созданы? — спросила Аза с заметным одушевлением. — Разве затем, чтобы скитаться, страдать? Нет! Нет! Каждый из нас по-своему исполняет завет, приняв его из уст матерей: старухи ворожат и страшат ворожбой, крадут детей, убивают матерей, а мы, девушки, мучим поганых иначе! Я его замучу, уморю, отравлю взором!
Ожесточенная злоба и какой-то инстинкт уничтожения говорили устами прелестной цыганки.
— Они все лучшее прибрали к своим рукам, а нам оставили нищету, и нам быть их друзьями?! Пусть пропадают!