Хазарские сны
Шрифт:
— Пусть никто не заходит…
Долго сидели они, вглядывались и вслушивались друг в друга, позабыв о давно выхлебанных стаканах.
Удивительно, но это было возвращение блудного сына.
Очень своевременно, оказывается, выгнал Сергей Вахида из партии и с работы. Тот сразу же оказался востребованным. Может, Вахид и сам не такой простак и точно рассчитал момент, когда переть на рожон. Вчера было рано, а завтра будет поздно. Сегодня, значит. Его взяли на вооружение: идеологическую гаубицу приличного калибра. И он с головой окунулся в политическую и «национально-освободительную» борьбу. Сам себе завидовал: далеко не каждый идеалист удостаивается видеть материализацию своих идей. Его разве что на руках, как знамя, не носили: старики
Вахид и пошел на перелицовку — с потрохами.
Его приблизил к себе Дудаев. Вахид стал предварять его выступления на митингах. Вахиду удавалось так разогреть публику, что Дудаеву оставалось одно: подняв руки, как бы сдаваясь на милость победителю, спуститься в толпу, и благодарная толпа бережно, как своего коллективного первенца, выряженного в голубой парадный генеральский мундир, который более всего и завораживал падких на любую военщину чеченцев, принимала его на руки и несла — уже как покойного и вечного. Его-то действительно носили: толпа всегда мечтает кого-либо носить на руках, чтоб потом незаметно для самой себя оказаться под его же надраенным сапогом.
Но когда власть-таки была взята, идеи и идеалисты были отброшены. Власть теперь сама засучила рукава. В её действиях, которые всегда сводятся к простейшим хватательным рефлексам, посредники не нужны: еще не в то, в какое нужно, в чужое горло вдруг что-то перепадет. И дела закрутились столь чудовищным, кровавым образом, что идеалист наш оторопел. Это было совсем не то, о чем ему мечталось в тиши редакторского кабинета. В момент, когда любая идея бесовски овладевает массами, она сразу же становится порочной и губительной, в первую очередь для самих этих масс. Вахид с ужасом увидал, что он выкликнул из книжных дистиллированных недр. Ибо массами, толпою овладевает только та идея, которая высвобождает, легализует инстинкты, и чем низменнее — тем массовее.
Вахид попытался вступиться за русскую старуху, которую выкинули из ее же квартиры, поскольку квартира приглянулась соседям, и ему совершенно свободно съездили по физиономии.
— Ты что, стервец, не знаешь, кто я такой?! — провопил Вахид, дрожа от гнева и утираясь, самый чеченский, родовой, хотя и риторический, вопрос, и бомбила спокойно ответил:
— Знаю.
И сунул ему еще раз.
Как не знать: вырезки с патетическим Вахидовым ликом висели в половине чеченских домов рядом с лакированными фотками генерала.
Расставаясь с кумирами, народ, смеясь, умывает их юшкою. Расставаясь с вождями, умывается кровью сам.
Запах невинной жертвенной крови, русской в первую очередь, густо реявший над Грозным, что очертя голову, будто в средневековье, кинулся, враз позабыв все европейские противочумные прививки, в эту горячую купель, — он и отрезвил Вахида.
Горе идеалистам, удостоившимся наблюдать материализацию своих идей — они сразу же перестают таковыми быть.
Становятся материалистами, а еще чаще — отщепенцами.
Последней каплей стало то, что Вахида, как мальчишку, отчитал за «пацифистское» выступление по телевидению его же бывший издательский экспедитор, ставший к тому времени аж вице-президентом независимой Ичкерии. На следующий день на официальном митинге, впервые за долгое время опять, по случаю, предваряя выступление президента, Вахид высказался в том духе, что чеченцам пора образумиться, подумать о самосохранении и что пострадавшие однажды от Сталина, они такого же Сталина выносили в своей утробе. Что есть энергия
Очнулся он в каком-то подвале, в смраде, грязи и собственной загнивающей крови — вот еще чей запах действует, отрезвляет совершенно безотказно — и с отбитыми почками. В «зиндане» продержали три месяца, и каждый день требовали выкуп, поднося телефонную трубку к самому его носу и сжимая ее так, словно она-то и была их строптивой должницей и вот-вот, как коровий тугой сосок, должна была истечь золотым и молозивным. Но Вахид молчал. Втайне, краешком робкой интеллигентной души он, как, наверное, и его отец в тридцать седьмом, все-таки надеялся, что вождь все же вмешается, вспомнит его заслуги перед ним лично, заступится — тут, сказывалось, наверное и то, что Вахид, увлеченный собственной покаянной речью, не видал перекосившихся черт и вспыхнувших кошачьей злобой аппенинских вождёвых глаз и не понял, что стянут за ноги не упорствующим в своих заблуждениях народом, а народными охранниками, опричниками, куда лучше Вахида разбирающимися в физиогномистике вождей…
Но вождь, разумеется, ни сном, ни духом. Вожди имеют способность при необходимости резко глохнуть и не менее резко и дальновидно — на то и вожди — слепнуть сразу на оба глаза. А уж об их феноменальной забывчивости, настигающей их столь же неожиданно и своевременно как и слепоглухонемота, вообще легенды ходят.
В конце концов все той же увесистой, массивной, как мраморный чернильный прибор, трубкой «моторола» Вахиду аккуратно, по одному, довыбили все его золотые зубы, заставили, по одному же, старательно, с кровью, выплюнуть их в подставленные заскорузлые ладони — вот почему у живых вытаскивать их сподручнее, чем у трупов, которые, как известно, плеваться еще не умеют — и отпустили.
Как видим, умеючи, не только козла, но и обыкновенную пластмассовую телефонную трубку выдоить — золотом — все-таки можно.
Завязали тряпкою глаза, вывезли на какой-то пустырь — Вахиду уже было все равно, отпустят или закопают, шмальнув в затылок — и, все-таки, отпустили.
— Если откроешь глаза раньше чем через пять минут, Геббельс ты наш несчастный, пристрелю, — пообещал густой, словно с небес над Вахидом раздавшийся бас. И, со смешком, шлепнул его по голове рукояткою «стечкина».
Вахид повалился и не развязывал повязку целый час. Машина, на которой его сюда привезли, давным-давно протарахтела и, наверное, скрылась. Не развязывал и глаза, слипшиеся от гноя, не разлеплял. Не хотелось.
… - И вот теперь я перед вами, — закончил свой рассказ.
Сергей закаменел: ему казалось, что Вахид и впрямь явился к нему прямо с того самого расстрельного пустыря.
Сбылась вековая мечта чеченского интеллигента: он стал работать в столице, в Москве. Нераздавшийся на пустыре выстрел перевёл его сюда даже с некоторым повышением: Вахид назначен заместителем главного редактора известного столичного издательства. В данном конкретном случае в роли раскаявшейся судьбы выступил Сергей. Выгнавший, в глаза его не видя, человека однажды — за полторы тысячи километров — с работы, он ему теперь эту работу предоставил.