Хельмова дюжина красавиц. Дилогия
Шрифт:
Весна и прогулки.
Парк.
Двуколка. Христина под кружевным зонтиком. Она бережет фарфоровую кожу, слишком нежную, чтобы прогулка длилась хоть сколько бы долго… ветер холодный. И Христина кутается в соболя.
Она молчит, и в этом молчании Лихо усматривает скрытый смысл.
Как и во взглядах.
В каждом ее движении, в самом ее существовании, так резко перевернувшем его жизнь.
…а Бес сказал, что так бывает. Приворот отступает, а душа, не желая расставаться с любовным дурманом, сама уже вспыхивает.
И он, Лихо, полыхнул.
Жил
…дрался.
И это тоже естественно для приворота. Наверное, он, Бес, уже тогда понял, в чем дело, оттого и промолчал… и наверное, будь Христина иной, не стал бы вмешиваться…
Теперь легко гадать.
– Христина попросила познакомить ее с Бесом.
– И ты познакомил.
– Да, почему нет? Я не ревновал… странно, к остальным – да, даже к случайным знакомым. А к нему – нет. Это ж брат, и… я гордился, что он мой брат.
Евдокия хмыкнула, кажется, она-то гордости по поводу такого родства испытывать точно не будет.
– Я радовался, что они так легко нашли общий язык. Да, я хотел, чтобы Христина понравилась ему… и чтобы он Христине… большая дружная семья. Дурак?
– Еще какой. – Евдокия провела ладонью по спине, не то успокаивая, не то проверяя, не пробивается ли шерсть.
– Через неделю Бес прислал записку. Пригласил в гости… поговорить… я и появился… ну и увидел… их вдвоем увидел.
И теперь-то горло перехватывает от боли.
Чтобы унять ее, Лихо обнимает свою женщину, крепко, до хруста в костях, а она терпит, гладит щеки. Успокаивает.
– Поначалу думал, что с ума сойду… мне она нужна была… а Бес про приворот… про то, что эта нужность – неестественного свойства, и просто отец в очередной раз решил семейные дела за чужой счет поправить… за мой, значит… а я ему нос разбил.
– Сильно?
– Сильно.
– И полегчало?
– Если бы, – вздохнул Лихослав, губами трогая шею. – Знаешь… всем было все равно. Христина не чувствовала себя виноватой, она прямо заявила, что меня не любила и не любит и что взрослые люди всегда сумеют договориться… отец тоже так считал. Сказал, что я дурю, что более выгодной партии не найти… сестры плакали… они быстро поняли, что без Христининых денег им не видать красивого дебюта, да и вообще все сложно… братья тоже рассчитывали… быть королевским уланом в столице – дорого…
– Знаешь, – Евдокия наматывала прядь на палец, – я начинаю думать, что Себастьян – единственный относительно нормальный человек во всей твоей семейке…
– Родственников не выбирают.
– Их это не оправдывает. И ты уехал.
– Да. Я… опасался, что уступлю. Знаешь, разумом я все прекрасно понимал. Что Христина меня не любила и любить не будет, что это… приключение – у нее не первое и не последнее… что я не хочу такой жизни. Но разум – это одно, а… я физически не мог без нее. И да, я уехал. Никому ничего говорить не стал… думал, год проведу на границе, а там – как-нибудь… что-то да решилось бы.
Вот только год затянулся на десять.
И если бы не проклятие, то… как знать,
Тянет.
Есть сны и серое низкое небо, разодранное в клочья. Земля. Моховые поля и перекрученные изуродованные деревья, что застыли между жизнью и смертью. Волчий то ли плач, то ли зов…
– Почему-то мне кажется, – Евдокия спугнула видение, и Лихо судорожно выдохнул, – что твой отец меня не одобрит.
Скорее всего, но…
– Мне плевать на его одобрение. – Лихо зарылся носом в светлые волосы.
Запах хлеба дурманил.
Живой.
И близкий, и, наверное, если счастье есть, то оно именно такое…
– Только пожалуйста, – попросил он на ухо, – не надо больше Беса канделябром бить… он, конечно, еще тот гад, но… брат все-таки.
– Посмотрим.
Евдокия улыбалась.
И призраки отступили, не перед его силой, но… им нечего было делать в этой комнате.
Глава 5,
рассказывающая о делах сердешных и всяческих страстях
Любовь – это торжество воображения над интеллектом.
Лизанька парила на крыльях любви.
Несколько мешал факт, что любовь эту приходилось скрывать ото всех, тогда как Лизаньке хотелось обратного: чтобы каждый человек в Цветочном павильоне, в Гданьске и Познаньске, да и во всем королевстве узнал, что она, Лизанька, скоро выйдет замуж!
Именно так!
И пусть предложение пока не поступило, но Лизанька по глазам видит – уже недолго осталось. Более того, она распрекрасно понимает, что Грель медлит не оттого, что не любит – любит и говорит об этой любви красиво, – но потому, что он на задании.
Вот завершится конкурс, вернет он себе истинное обличье, и тогда…
…Лизанька жмурилась, представляя себе, как это будет.
Князь в белом костюме – белый ему идет, оттеняет мужественную смуглость кожи – и непременно с букетом в пять дюжин роз. Красных. Потому что белые розы по цвету с костюмом сольются, а красные – контрастно и символично.
Он встанет перед Лизанькой на колени… ладно, на одно колено, и протянет букет, умоляя принять оный знаком его преогромной любви. А когда Лизанька, смущаясь – девицам положено во время сердечных признаний смущение демонстрировать, – букет примет, то князь вытащит из кармана бархатную коробочку…
…или лучше, чтобы в букете спрятал?
Лизанька призадумалась.
Мечта об идеальном предложении руки и сердца – это не просто так, она должна быть тщательно проработана.
Нет, в розах – не то, розы колются… да и как она будет искать это колечко? В каждый бутон заглядывать? Пусть лучше иначе: чтоб она с цветами стояла и смотрела на князя, естественно, со смущением, но благожелательно, взглядом подбадривая. А то ведь права маменька: мужчины – существа тонкой душевной организации, их легко смутить и оттолкнуть.