Хельмова дюжина красавиц. Дилогия
Шрифт:
Бывало, в полудреме его величество приоткрывали глаза и принимались названия читать.
…Истинная история королевства Познаньского, от темных времен до дней нынешних, писанная…
…Благие деяния короля Згура Первого…
…Подробное жизнеописание святой Бенедикты…
Читал и вновь возвращался в полудрему, скрываясь в ней и от королей былых времен, и от святых, и от прочих напастей. Бывало, что начинал точить душу червячок: мол, все-то предки чем-то да прославились, кто войнами победоносными, кто реформами, Болеслав Первый опять же университет основал, а он, Мстивойт
И что после смерти его напишут?
Что, мол, был такой король… просидел на троне два десятка лет, да без толку. И ведь не докажешь-то потомкам, что войны в нынешние времена – мероприятие разорительное, в реформах надобности особой нет, потому как живут подданные тихо и со всем своим удовольствием, а университет новый основывать… кому он надобен?
В каждом городе уже имеется.
А в Познаньске – так цельная Академия.
Вот и мучился Мстивойт, втайне страдая от этакой жизненной несправедливости. Хоть ты и вправду к упырям посла отправляй, налаживай отношения с альтернативными носителями разума…
Мстивойт вздохнул, поскольку и в полусне идея выглядела диковатой.
Посла было жаль: сожрут же…
– Дорогой, – этот голос спугнул картины, в которых Мстивойту ставили памятник, бронзовый и конный, как полагается, а еще именем его называли улицу… – я так и знала, что найду тебя здесь!
Ее величество, не дожидаясь приглашения, сели.
В полумраке библиотеки королева была почти красива. Ей шло и это платье из темно-зеленой переливчатой тафты, и ожерелье из змеиного камня, прикрывавшее шею, на которой уже появились первые морщины.
– Это так утомительно, – пожаловалась она, открывая толстый том очередного жизнеописания, кажется, святого Варфоломея, прославившегося тем, что донес до дикарей-каннибалов слово Вотана…
…а может, не такая и дурная идея с послом-то? Каннибалы небось не так уж сильно от упырей отличались?
– Ты должен сказать Матеушу, что он ведет себя неразумно!
– Что опять?
– Вот. – Ее величество с готовностью подсунули уже знакомую желтую газетенку, сложенную вчетверо. Со страницы на короля, насупившись, выпятив нижнюю фамильную губу, которая на снимке выглядела несообразно огромной, смотрел Матеуш. – Они пишут, что он собирается сделать этой… девице предложение!
– Чушь, – с зевком ответил король.
…и мысленно добавил, что если его наследник будет столь глуп, что нарушит договоренность со сватовством, то и вправду отправится нести упырям слово Вотана.
Разумное и вечное.
– Полагаешь? – Королева хоть и не отличалась особой мнительностью, но, когда дело касалось старшего отпрыска, предпочитала все же перестраховаться. Матеуш был умным мальчиком… но мальчиком… а во дворце – полно коварных хищниц…
– Надеюсь. – Его величество вновь зевнули, широко и смачно, до ноющей боли в челюсти. – Народ любит сказки, вот ему и пытаются продать очередную…
Он газету развернул.
– Посмотри сама, новость даже не на первой странице… сами понимают, что чушь…
Первую страницу занимал броский заголовок «Любовь и ревность: смертельные страсти в познаньской полиции».
А разворот радовал снимком.
Его
– Это просто ужасно, – сказали ее величество, которая газету уже прочитала, а эту статью так и вовсе два раза, в особо трогательных местах – а рассказчик был очень эмоционален, – вздыхая. Страстей в ее жизни не то чтобы не хватало, скорее уж были они привычными, все больше с политическою подоплекой… тут же иное.
Дела сердечные.
Любовь. Ревность, едва до смертоубийства не доведшая… и, несомненно, раскаяние, которому, как виделось ее величеству, прежде Аврелий Яковлевич был чужд.
– Забавно, – сказал король, возвращая снимок в исходную позицию. – И несколько… неожиданно…
С Аврелием Яковлевичем он был знаком и мнил себя если не другом – все же королевская дружба понятие скорее умозрительное, – то всяко лицом, к ведьмаку расположенным, облеченным доверием. А потому удивительно было читать об этаких Аврелия Яковлевича пристрастиях. Да и ненаследный князь Вевельский, к слову, его величество несколько раздражавший лихостью – каковая виделась показной, – слыл большим охотником до слабого полу.
Надоело им, что ли?
И ладно если бы так, но… к чему сии представления в королевском парке устраивать? Иных мест не нашлось?
– Мы должны что-то сделать. – Окончательно уверившись, что новость о намерениях Матеуша жениться на девице неподходящей – все же мальчик разумен, пусть и молод, – рождена исключительно воображением репортеров, ее величество переключились на иные проблемы.
– В ссылку отправить? – Мстивойт нахмурился.
Во-первых, на дворе небось не смутные времена, чтобы за дела частные людей в ссылку отправлять, и вряд ли сия мера найдет поддержку у народа. А во-вторых, сослать-то можно, но кем Аврелия Яковлевича заменить? А ежели только князя отправить, что Мстивойт, положа руку на сердце, сделал бы весьма охотно, ведьмак, глядишь, обидится…
– Вотан милосердный! Ну отчего сразу в ссылку?!
– Так не на плаху же!
– Дорогой… – Королева протянула было руку к газете, но его величество сей жест проигнорировали. «Охальник» оказался неожиданно забавен, всяко интересней жизнеописаний. – …У вас какое-то несовременное мышление. Плаха, ссылка… да во всей Эуропе сие, простите сказать…
…королевский мизинчик стыдливо указал на газетенку…
– …давно уже не считается грехом.
Мстивойт хмыкнул.
– И что вы предлагаете?
– Мы… мы должны показать пример толерантности и широты мышления.
– Это каким же образом?
…пример толерантности и широты мышления… фраза-то какая красивая… прямо-таки просится на бумагу, в официальную биографию…
…интересно, отметят ли толерантность потомки? Желательно, чтобы памятником…
– Устроим им свадьбу.
– Свадьбу? – осторожно переспросил Мстивойт, поглядывая на супругу искоса: не шутит ли. Хотя за прошедшие годы он имел возможность убедиться, что у дорогой его жены чувство юмора отсутствовало напрочь. И сейчас ее величество были предельно серьезны.