Хемлок Гроув
Шрифт:
Ох, уже подали мою колесницу. Встретимся на другой стороне.
Она повесила трубку. У них было соглашение, что он не будет присутствовать при родах в палате: она чувствовала важным справиться самой. Питер не протестовал
он как-то видел видео деторождения на уроке биологии и его желудок оказался для этого слабоват.
Позже, в полдень, Питер и Роман встретились в Килдерри парке. Несколько студентов играли рядом во фрисби. Питер и Роман сели на скамейку для пикника возле павильона. Роман облаченный в винтажные итальянские солнцезащитные очки, став- шие его последней страстью, достал две сигары. Питер кивнул. Милая догадка.
Дядя
Слава святой Марии, источнику благодати, – произнес Питер.
Роман вручил Питеру сигару. Питер спросил, нет ли прогресса с Кошатницей, и он покачал головой.
После внезапного закрытия Проекта Уроборос в ноябре, Роман еще питал на- дежду найти какие-либо следы своей сестры, о которой не осталось никаких записей. Никаких следов. Последним шансом была медиум, к которой его направила Дестини, работавшая в заповеднике пум в Западной Вирджинии.
Роман поджал губы. Кошатница вошла в транс в попытке связаться с Шелли, но тут же свалилась на пол, словно ее кто-то толкнул, и бессвязно зашептала что-то о
линии судьбы, линии сердца, нечестивом общении и головных болях, и ее дом тут же окружило низкое шипение и рыки, когда ее волнение передалось ее питомцам. Роман вставил ручку ей между зубов и перевернул ее в безопасное положение, ожидая пока она, очнется и проводит его до машины, чтобы не быть выпотрошенным пумами. На прощание она извинилась, что не смогла быть полезной – хоть и не отказалась от своей платы – но в конце прошептала ему эти слова: «Сталь. Она пытается сказать «сталь»». Роман бы вычеркнул всю экспедицию, как глупую трату денег, если бы не ее бормо- тание о головных болях, которые становились у него вся интенсивнее. А повышенная светочувствительность обременяла его ношением солнцезащитных очков на протяже- нии всего дня, практически до наступления полных сумерек.
– Тупик, – сказал он.
Питер кивнул. Одновременно рационально и инстинктивно он верил в бесполез- ность поисков Романа. Шелли пропала. И куда бы она ни делась, искать ее не имело смысла. Но он никогда не выказывал свой пессимизм Роману, для этого не было причи- ны. Он сомневался, что Роман сам верит, что его поиски чем-то отличаются от донки- хотских, в итоге, для него самого же лучше быть хоть чем-то занятым.
Роман поднял взгляд на небо, копья солнечного света пронзали облака, он мол-
чал.
Иногда я ее вижу, – начал он. – Во снах.
Питер посмотрел на него. Зачем он обманывает?
Не во снах, – признался Роман. – Я пробовал… это на себе.
Питер сначала не понял, но быстро осознал. То, о чем они не разговаривали, по- тому что когда у одного друга есть такая сила, не говорить о ней куда проще, чем гово- рить. Сила, скрывающаяся за его глазами, и значение этой силы.
Я смотрел в зеркало, и сказал себе увидеть ее, – поделился Роман. – Я все время ее чувствовал, но я сказал себе увидеть ее. И все потемнело, я почувствовал себя на по- роге чего-то и не знал, что по другую сторону, там, где тени. Но внутри был свет. И я знал, это свет ангела, а ангел это она.
Это она, – повторил он, словно это оспаривалось. – Она там, и я хотел подобрать- ся ближе, но не мог. Я испугался того, что могло случиться, если бы я зашел дальше.
Затем она начала звать меня, но она так далеко, что я мог ее только слышать, не видеть. И она говорила: «Ты
Он закончил и посмотрел на Питера. Питер ерзал, ему неудобно. Он мог чув- ствовать, когда Роман собирался поднять тему о той ночи в часовне, и хотя он не был против стать отличным слушателем, отнюдь не горел желанием добровольно просить об этом. По правде говоря, у него почти не осталось воспоминаний о случившемся, и, тем не менее, он не хотел их приобретать. Вся суть возвращения из мертвых в том, что твоя жизнь продолжается, и он не желал на этом зацикливаться. Предчувствие неопла- ченного долга, о котором он совсем не хотел вспоминать или думать.
Почему ты сделал то, что сделал? – спросил Роман. – Почему тебе не было страшно?
Это был не тот вопрос, которого ожидал Питер. Сначала он был ошеломлен, потом рассмеялся и покачал головой, словно усмехаясь над неправильным произноше- нием слов иностранца.
Роман был сбит с толку, как китайский турист.
Что? – спросил он.
Я никогда в жизни не был напуган сильнее. Я бы мог никогда на это не решиться, если бы не знал, что вы тоже там.
Они замолчали. Роман смотрел на вершину холма, с семью оттенками вечнозеле- ного цветения.
Ебаные ангелы, – произнес он.
***
Снаружи, луна белоснежная как бивень кабана, и совы глядели на нее своими глазами, размером с монеты, в то время как в спальне не было ничего, кроме звука работающего мотора проектора. На стене, в качестве экрана, висела белая простыня, и проигрывался фильм, принадлежащий еще к эре немого кино, черно-белый с оттен- ком зеленого, который по моде тех времен, добавляли для создания атмосферы тайны и загадочности. На экране звуковая сцена – звуконепроницаемый театральный пави- льон, которая на самом деле не была звуковой сценой, но экспрессионистской деко- рацией, более того, там, где тени отбрасывались дуговой лампой прожектора, даже
самые прямые линии, казались грубой, шипастой мазней кисти художника. Факсимиле павильона, построенное в самом павильоне, иллюзия, пропущенная по кругу в вашем мозгу. Или наоборот. И в звуковом павильоне единственный актер, женщина. На ее глазах чрезмерно густой макияж, что было просто модой тех лет и ничем более. И в этом соборе бесконечности и избирательности искусства она танцевала. Танцовщица переживала, грустила по покрытым туманом горам дома, от которого была так далеко, и запредельно дальше от возможности вернуться в него, и этот танец некрасиво снят
на скорости шестнадцати кадров в секунду из-за технических ограничений того време- ни, вызывал одновременное ощущение ускоренного и заторможенного движения. Но
ущербность съемки, только придавала поэтичности движениям. Существенные истины обреченные потеряться при переводе. Существенность красоты, а не идеальности, с обреченностью стремления к последнему.
Оливия лежала в постели и смотрела, смакуя, как вино, многовековую боль в собственных костях, одновременно с тем, как женщина на экране медленно танцевала о своем горе, медленное путешествие домой, а при повороте спиной к камере, можно заметить ее собственные дефекты. Это было на спине танцовщицы, выше копчика, как рисунок горы, на рельефной карте, бледный, длиной с мизинец шрам – отпечаток по- сле грубой операции.