Хемлок, или яды
Шрифт:
— Miserere mei, Domine, Miserere met.. [171]
—Посидите лучше в этой комнатке, сударь, здесь вам будет спокойнее, - сказал привратник - добрый малый, у которого уже столпились зеваки, засыпавшие вопросами. Вскоре они обнаружили в соседней комнате Пиро и тотчас наполнили ее ароматами мускуса, помады и затхлым запахом пота: день выдался жарким. Незваные гости оказались сплошь знатными особами, сочетавшими развлечение и сострадание, мирское и священное, коробки для мушек и часословы. В награду за участие в судьбе маркизы де Бренвилье, супруга председателя Ламуаньона вручила Пиро благословленную папой медаль, которая наделяла правом отпущения грехов всем умирающим. Каждый пытался переплюнуть соседа как в благородстве, так и в любопытстве. В Париже трепетали от страха больше сотни человек. Не покупала ли часом маркиза де
171
«Помилуй меня, Боже...» (лат.).
172
«Ла-Вуазен», прозвище Катрин Монвуазен (1640 - 1680) - французской авантюристки и предполагаемой ведьмы. Ла-Вуазен была сожжена на Гревской площади по обвинению в колдовстве.
173
Манчини - итальянская семья, достигшая большого влияния благодаря свойству с кардиналом Мазарини.
Олимпия Манчини, графиня де Суассон (1637 - 1708) - племянница кардинала Мазарини, известная бурной жизнью при французском дворе.
Генриетта Анна Стюарт (1644 - 1670) - герцогиня Орлеанская, младшая дочь Карла I Стюарта и Генриетты Марии Французской.
Маркиза де Монтеспан, Франсуаза Атенаис де Рошешуар-Монтемар (1641 -1707) - официальная фаворитка Людовика XIV.
Дело о ядах - кампания по охоте на ведьм и отравительниц, будоражившая двор Людовика XIV в 1675 - 1682 гг. Ее подоплекой была закулисная борьба военного министра Лувуа с первым министром Кольбером. Инициатором дела о версальских отравительницах выступил шеф парижской полиции Габриэль Никола де ла Рейни.
Пиро передали, что его ждет маркиза. Он вошел в камеру пыток, прошлепал по воде и моче до самого тюфяка, где лежала смертница. Аббат увидел фурию с воспаленным лицом, горящими глазами, судорожно искривленным ртом. Она тотчас потребовала 340 вина, жадно выпила, а затем гневно заговорила, посмеиваясь над клеветой, сказанной под пыткой. Эта опустошенная душа ужаснула беднягу Пиро.
—Ах, мадам, что вы такое говорите! Следует искупить новым признанием все совершенное вами зло!
Она выглядела удивленной:
—Да неужто?.. Это обязательно?
Рассчитывая смягчить ее сердце, аббат рассказал, что маркиз де Бренвилье просил о помиловании, но получил отказ. Однако Мари-Мадлен казалась столь безучастной, что Пиро засомневался, обладает ли он хоть какой-либо властью над нею.
Примерно в четыре часа пополудни ее повели к святому причастию, специально выставленному в часовне Консьержери. Другим заключенным тоже разрешили помолиться пред гостией на алтаре, но они не сводили глаз с маркизы. Оборачивали выцветшие лица, косились красными и выпученными, как у глубоководных рыб, глазами. Доносился еле слышный шепот - какой-то живой шорох, напоминавший шелест листьев перед грозой. Мари-Мадлен попросила у тюремщика булавку, чтобы заколоть на шее платок, и, пока он искал, заявила:
—Теперь вам нечего меня бояться. Мой поручитель, господин Пиро, отвечает за то, что я не причиню никакого вреда.
—Увольте, мадам, - протянув ей булавку, возразил охранник, -я никогда вас не боялся. Если это с кем-нибудь и случалось, то уж точно не со мной.
Он заволновался и, опустившись на одно колено, поцеловал руки смертницы.
Мари-Мадлен вспомнила текст приговора. Ее возмущала даже не сама казнь, а позор публичного покаяния и требование развеять прах по ветру. Пиро изо всех сил пытался ее успокоить, заверяя, что все эти мелочи не помешают ее спасению и она возродится во славе Божией. Заметив, что аббат плачет, маркиза сказала:
—Судя по тому, как горько вы рыдаете, положение у меня незавидное либо вы просто слишком глубоко им прониклись.
Маркизу раздражало присутствие других заключенных,
—Сударь, вы говорили об этом с самого начала, но я рассказала все, что знаю, и прибавить мне нечего.
День клонился к вечеру, и около шести часов за Мари-Мадлен явился палач. Вначале он сообщил, что она должна заплатить шорнику остаток за обивку кареты (наверное, какой-то старый должок), и маркиза спокойно велела ему уладить этот вопрос. Когда поверх нижней юбки и зеленовато-синего корсета надели позорный наряд, она взглянула на рубашку из грубого полотна, ниспадавшую до босых пяток, и с грустью сказала:
—Вот я и вся в белом.
Столкнувшись на выходе из часовни с полусотней придворных и знатных дам, пытавшихся получше ее рассмотреть, маркиза резко отпрянула, но, быстро опомнившись, сама смерила их взглядом, а затем надменно и громко, во всеуслышание объявила:
—Вот уж престранное любопытство!
Ее уже поджидала последняя в жизни «карета», запряженная старой клячей, - одна из тех крошечных тачек, на которых перевозили строительный мусор, столь куцая и узкая, что Пиро засомневался, все ли на ней поместятся. Но они взгромоздились туда вчетвером. Лакей с заячьей губой сел на передней доске и, поставив ноги на оглобли, взял поводья, а Гийом втащил Мари-Мадлен, подсадил Пиро и сам встал сзади. Смертница и духовник заняли места на ворохе соломы: маркиза прислонилась к передней доске и боковой перегородке, аббат прижался рядышком к доскам, согнул ноги, чтобы палач не задел их ступнями, и поставил на колени корзину с вином - он решил, что перед казнью им с маркизой не помешает глоток выдержанного шинона.
Гийом всучил Мари-Мадлен дешевое распятие и толстую восковую свечу.
***
На самом деле, верить следует не картам, а нашему внутреннему даймону, который всегда направляет наш выбор, пусть не раскрывая нам всего, а лишь отбрасывая на долю секунды покров темноты, дабы показать во сне образы, смысла которых мы не разумеем, и мельком явить в просвете бездонных туч картину, которую мы вмиг забываем. Переглянулись ли X. и ребенок в костюме белого кролика? Быть может, то был не взгляд, а лишь смутное ощущение? Легкий звонкий удар, будто насекомое задело листву? Они не признают друг друга и ничего не вспомнят. Двадцать лет спустя примут за начало уготованную с незапамятных времен тайную взаимосвязь. Неведение и тьма. X. и Хемлок не ведают, что на краткий миг увиденная в Ницце женщина в инвалидной коляске внушила отцу X. столь сильную страсть, что он подумывал на ней жениться, в каковом случае X. не довелось бы выйти из небытия. X. и Хемлок не знают, что мансарду, где таится для них смертельная опасность, сто лет назад занимал страдавший осложненной хореей человек, который однажды свалился с лестницы, а затем с вывихами и переломами три месяца промучился в больнице. Мы ничего не знаем. Ничего не можем предвидеть. Гадаем и ошибаемся. Неизвестно даже, когда и почему в мозгу X. зародилась болезнь. Мы не помним, куда ушли годы, целая жизнь - вся эта соль, не помним, сколько общих образов уже растворились в пустоте. Впрочем, некто Анинов действительно существовал: он владел фабрикой зубной пасты в Леваллуа, но не закрывал никакую книгу, а окончил свою долгую жизнь в Базеле - процветающим акционером предприятия, специализировавшегося на производстве барбитуратов.
***
В тот день не давали спектаклей, и все жители высыпали на улицу, а кабачки заполнились только после казни. Меж домами раскачивался серо-бурый океан толпы, чьи волны плескались вокруг неподвижных утесов карет с припавшими к дверцам лицами. Лубочники и торговцы кантиленами поднимали над головами бумажные стяги, щиты с вывешенной исповедью маркизы. Казнь изображалась грубыми красками - красной и синей: одетый по моде прошлого столетия палач размахивал над женщиной с завязанными глазами огромной шпагой. Крыши почернели от зрителей. Сдаваемые по десять пистолей окна загораживались физиономиями, расположенными одна над другой, точно висевшие на невидимой стене маски: камень и пространство сменила новая архитектура - сооружения из шевелящихся ртов и глаз.
Тачка с трудом прокладывала себе дорогу, медленно двигаясь по улице де ла Каландр, где суконщики закрыли в тот день свои лавки, затем миновала церковь Сент-Женевьев-дез-Ардан и направилась по Нёв-Нотр-Дам. Порой из толпы вырывались оскорбления и непристойности, а также слова сострадания, испуганные крики, молитвы. Лицо Мари-Мадлен исказила судорога:
—Сударь, - дрогнувшим голосом сказала она исповеднику, - неужели после того, что происходит сейчас, господину де Бренвилье не хватит мужества покинуть этот свет?