Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей
Шрифт:
Король кашлянул и добавил:
— Это Эдгару восемь лет, а не… — он справился по записи: —… не Вульфхильд… Ну, вот…
Он сызнова окинул взглядом всю ватагу и вспомнил, наконец, что у него еще двое дочерей, самых младших. Трехлетняя не поздоровалась вовсе, а годовалая сразу отпустила шею кормилицы и в объятиях Эммы тут же стала мокрой. Та едва не уронила Эльфриду, не ожидая столь высокого доверия.
— Так, — подытожил король. — Теперь вы более-менее знакомы, а у меня больше нет времени.
И вышел, громыхнув дверью так же, как и
— Больше нет времени, — передразнил Эдред. — Он так всегда говорит, сколько я себя помню.
Эмма уселась на пол, держа на руках малышку Эльфриду, а остальные дети сели вокруг. Все сидели тихо, глядя на нее. Все, кроме Эльфриды, которая лопотала, не умолкая, и теперь, как и всегда, ничуть не смущалась, что на нее не обращают внимания. Что им всем сказать? Эмма вновь мысленно повторила по-английски специально заученную фразу и затем произнесла:
— Вам, я вижу, так весело всем вместе, ведь вас так много, а разница в возрасте такая маленькая. А у меня тоже есть братья, только они меня старше на пятнадцать лет и даже больше и…
На этом ее красноречие истощилось. Эмма умолкла, ожидая, вдруг кто-нибудь все-таки ответит, но дети только переглядывались и опять смотрели на Эмму. Потом Этель повернулась к Вульфхильд:
— Она все не так выговаривает.
И на всякий случай показала на Эмму пальцем, после чего снова принялась ковырять им в носу, несмотря на все просьбы кормилицы перестать.
Наконец заговорил Эдгар:
— До сих пор нас не собирали у короля, Мы-то, мальчишки, жили больше у бабушки…
— Надо говорить «присноблаженной бабушки», — напомнил Эдмунд.
— Ага, мало ли что она умерла — так и мама тоже умерла, а ты говоришь «присноблаженная», и не поймешь, о ком. Запутаться можно, если так говорить.
Снова наступило молчание. Эмма, почувствовав, что надо как-то ответить на критику Этель, уселась поудобнее и произнесла:
— Этель считает, что я говорю «не так». Она права: год назад я вообще не знала английского языка, но теперь я стану учиться. Так что, я вам буду только благодарна, если вы поправите меня, когда я ошибусь.
И улыбнулась, властно и вместе с тем ободряюще. В ответ не улыбнулся никто. Кроме Эдреда, который, наоборот, улыбался все время, влюбленно глядя на нее. Но и он молчал. Ухватившись за его улыбку, словно за соломинку, она повернулась к нему и спросила:
— А ты чем любишь заниматься?
Эдред по-прежнему радостно улыбался, но не отвечал.
— Кого из нас ты спрашиваешь? — поинтересовался кто-то из принцев, кто именно, Эмма сразу не вспомнила.
Все, конец, подумала королева. Сколько раз она перечитывала их чудные имена и была уверена, что выучила их. Но соединить имена с лицами — задача не из легких, особенно теперь, когда дети сидят как попало, без ранжира. Если сейчас ошибиться, если это окажется не Эдред, тогда — позор на вечные времена… Нет, точно он, это он спорил насчет возраста.
— Вообще-то, я обращалась к Эдреду, — спокойно ответила
Но Эдред вздрогнул, и захохотали уже над ним.
— О чем ты меня спросила? — недоумевал принц.
Хохот усилился, и ответа Эмма дожидаться не стала. Она уже повернулась было к старшей из девочек, когда Эдгар, восьми лет, отверз уста:
— А папа тебя уже потоптал?
Краска залила лицо Эммы. О, если бы она могла хотя бы дерзко бросить Эдгару: «Да, представь себе!»
— Ай, — вскрикнул Эдгар. Это Эдмунд поднялся и отвесил ему оплеуху. — За что ты меня бьешь? Если он ее не топчет, зачем она ему тогда вообще?
Воцарилась мертвая тишина, только Эльфрида, которой уже надоело сидеть на коленях у Эммы, устремилась к пострадавшей стороне. Эмма, решив, что достаточно посидела в веселой компании, уже было поднялась, как Эгберт произнес:
— Мы все хотели бы знать, зачем ты нужна отцу.
Эмма обернулась и уставилась на него, Пленительная улыбка не сходила с его лица с самого начала знакомства. Должно быть, так улыбаются волки. Это ей-то, прославившейся остротой своего языка, не удается ответить на один единственный вопрос. Она молча повернулась к дверям и пошла прочь. И слышала за спиной голос Эдреда:
— Эмма. Ну и имечко! Получше, что ли, не нашли?
И — брань в ее адрес. Она обернулась и крикнула:
— Уж кто бы говорил! Эдред, Эдмед, Эдпед — не имена, а какая-то дурацкая скороговорка!
Ужасные слова сказала она детям, ужасные. Эмма разрыдалась. Она уже сожалела о сказанном, но ведь всему есть предел!
Не успела она вылететь из зала, как пятилетняя Альгива, забежав вперед, обхватила ее колени.
— Не обращай на них внимания. Они всегда такие дураки.
Эмма, наклонившись, обняла маленькую миротворицу. И, оглядывая сквозь слезы глазеющую на нее ораву, вздохнула:
— Простите меня. Никто не выбирает себе имени. И я тоже. Ну так дайте мне другое имя, какое вам нравится. Но только чтобы не слишком отличалось от нынешнего, а то будете звать, а я не откликнусь.
Но никто ничего не предлагал. Все, видно, надеялись друг на дружку. Одна только Альгива, сидя у Эмминых ног, шепотом проверяла ее имя на вкус, снова и снова. Эмма устала уже стоять наклонившись, но не решалась пошевельнуться, боясь разрушить сложившееся между нею и малышкой хрупкое доверие.
— А что тут плохого — Эмма, — произнесла наконец Альгива. — Как «мама».
— Точно, — пробормотал кто-то из мальчиков, и Эмма лишь теперь начала понимать, что ей следовало иметь в виду с самого начала.
— Но, — продолжала Альгива, — по-моему, лучше будет «Имме».
— Ну, «Имме» еще туда-сюда, — согласился Эдгар.
Так и стала Эмма «Имме» для детей Этельреда; а вскоре и для всех остальных, кому случалось называть ее по имени.
Из детской Эмма ринулась прямиком на женскую половину и бросилась в объятья Гуннхильд, жалуясь: