Химеры
Шрифт:
Ньет отставил бутылку и подобрался. Как-то вдруг уменьшился, отъехал по газетам к стенке. Рамиро повернулся к двери.
В проеме нарисовалась высокая легкая фигура. День, в костюме из некрашеного шелка-сырца, шикарный, как всегда, стремительно вошел в залу, прошагал по газетам и остановился напротив Рамиро. Но смотрел он не на него, а на мальчишку, нахохлившегося в углу.
— Здравствуй, ясный, — поздоровался Рамиро, чувствуя себя неловко и не понимая, где засада.
Приветствие проигнорировали.
— Интересно, —
В минуты гнева длинные вишневые глаза дролери становились пурпурными, как вино на просвет. А зрачки сужались в маковое зернышко. От него просто несло холодом, аж мурашки по коже побежали. Какой-то изысканный прохладный парфюм только добавлял эффекта.
— Парень помогает мне в работе. Я его нанял. Его зовут Ньет. — Прищуренные от ярости глаза обратились к Рамиро. — И, пожалуйста, День, не надо обзываться.
— Я вижу жабу, — процедил День, — и называю ее жабой. Я вижу болвана - и называю его болваном. Вы болван, господин Илен.
— Спасибо, Денечка, давно не слышал от тебя ласковых слов.
— Не обляпайся. Одиноко стало? Зверушку себе завел?
Рамиро скрипнул зубами, но сдержался, промолчал. Он опустил глаза и смотрел теперь на бриллиантовую заколку с цепочкой, скрепляющую шейный платок цвета сливы.
Он все еще надеялся разойтись миром.
— Пусть ЭТО, — тонкий палец с полированным ногтем ткнулся в Ньета, — пусть ОНО проваливает. Продезинфицировать залу. Хлоркой.
— Мы закончим работу и уйдем.
— ОНО умеет работать?
Ньет молчал, слава идолам. Но во взгляде ясно читалось все, о чем он молчал. Чертов Денечка, думал Рамиро. Принесла тебя нелегкая! Предупредил бы, что приедешь. На полработы не смотрят, так какого ляда ты приперся?
— Представь, он прекрасно работает. Очень мне помогает. И с ним штукатурка не сохнет.
— И пиво всегда холодное! — взвизгнул дролери. Выдержка подвела, голос сорвался. — Ты! — острый кулачок врезался Рамиро в грудь. — Человечий придурок! Дубина! Я вожусь с тобой, а ты… маляр несчастный!
Оглядел петли ненужного уже крафта, сваленные у стены, ряды банок с пигментами, миски с колерами, разбросанные кисти, ведро с водой, хлеб на газете, колбасные кожурки и яичную скорлупу — и скривил красивое свое лицо.
— Пикник устроили. Забавы на лужайке.
— День, послушай…
— Иди на хер.
Но пошел он сам, развернулся и пошел. Вымелся из залы — только газеты взвихрились.
Рамиро наконец выдохнул.
Пауза. Еле слышно пошевелился Ньет в своем углу.
— Извини, парень, — покаянно попросил Рамиро. — Не ожидал я, что День так из-за тебя взбесится.
— Вообще-то… — Ньет покашлял, — Мне показалось, он из-за тебя взбесился.
— Ну
Рамиро достал папиросу и сунул в зубы. Руки трясутся. Чтоб тебе до вечера икалось, друг дорогой. Вот же характер! Войну прошли — кремень-напарник был. А как мир настал, прям подменили. Капризничает, указывает, попрекает — не то сказал, не тем боком повернулся. Цензура, итить.
Ньет хмыкнул, но оставил свое мнение при себе. Рамиро, зажав в зубах окурок, сильно потер ладонями лицо.
— Ладно. Давай доделывать. У нас еще много работы.
Ньет нашарил полупустую бутылку с пивом, допил ее, вытер нос и поднялся.
— Альфару не нравится, что я тут… рисую. Я лучше пойду.
— Куда ты пойдешь, не говори ерунды. Думаешь, День отличит, где я красил, а где ты?
Хотя черт его знает, может и отличит, подумал Рамиро и передернул плечами. С Денечки станется.
— Короче, закончим сегодня, я отвезу тебя в город, а уходить даже не думай. День свалил или еще по дому бродит?
— Он уехал.
Ньет тряхнул головой и вроде даже ожил. Подошел к окну.
— За что дролери вас так не любят? — спросил Рамиро, размешивая осевший в воде пигмент. — Ну воевали тыщу лет назад, так все воевали.
Ньет отворил окно и выглянул, потом вовсе залез на широкий подоконник с ногами, пачкая известковой пылью роскошную Деневу собственность.
— Красиво здесь. Деревья подстрижены, дорожки посыпаны. Я бы пожил тут… в прудах. В прудах совсем пусто… никого. Только рыбы и утки.
— И все-таки? Почему не любят?
— Ты же вроде знаешь сам. Вот, картину рисуешь как раз об этом. Все очень просто. Мы сражались за Стеклянный Остров, и альфары победили.
Все он, оказывается, знал, этот странный фолари. А Рамиро надеялся, что он не понимает сюжета фрески. Надеялся, что это просто красивая картинка для него.
— Ну… — буркнул Рамиро в некотором замешательстве, — подумаешь, победили. Люди альфарам помогали остров зачищать, тоже, считай, вас победили. И что? Мы же не ненавидим вас. Не презираем… хм…
Рамиро нахмурился. Ньет слез с подоконника.
— Давай работать, — сказал он мягко.
Ньет миновал пеструю толпу на набережной, сел на каменный бортик, свесил ноги. Во рту было горько, он сплюнул прямо в воду. Потом не выдержал и расхохотался, припомнив, как потешно выглядел разгневанный альфар. Сумеречные столько о себе понимают — просто оторопь берет. Не все ему равно, кто у него в доме стенку красит.
— С человеком якшаешься, — проскрипела за плечом Неясыть. — Смешно тебе. Наплачешься, Осока. Весь на слезы изойдешь.