Химио?сити
Шрифт:
Он не сообщил Хи и о фразе, что изрёк дядюшка, наклонившись к К.:
– Не обольщайся сверх меры. Ты чужак. Но я дам тебе шанс, щегол. Скажи спасибо Хи. Она разбирается в… людях. Не смотри, что такая добрячка.
Пауза перед «людьми» резанула ухо. Снова эта проклятая дискриминация.
6
Спутница предложила ему сразу отправиться на колесо обозрения, чтобы, так сказать, познакомиться с Радостьвиллем с высоты птичьего полёта, отказа не приняла, и К. в очередной раз был вынужден задавить внутри себя раздражение.
Девушка
В целительных очках на минус десять ухо Хи не казалось уродливым. Даже наоборот – узкое, изящно вылепленное. Женственное. Короче, К. не выдержал и подул в него.
Девушка вздрогнула и широко улыбнулась.
– Да что с тобой! Чего ты ходишь и лыбишься как корова!
– У меня…
– Знаю, у тебя есть только радость. Слушай, давай я тебе что-нибудь другое куплю. Вот сколько стоит смущение? Или удивление? Или тихая грусть о несовершенстве мира?
– Если брать колбу…
– Хорошо, пусть будет колба. На сколько её хватит?
– Недели на две. Если экономить.
– Вот и чудно? Сколько стоит?
– Если на ваши чешуйки, то семь монет.
– Хм… А тебе никто не говорил, что у тебя красивая улыбка? Добрая такая. Широкая. Как у крокодила.
Как хорошо, что она не знает, что это такое. Любитель исторических альманахов «Былое и думы», К., впрочем, тоже представлял себе это животное весьма смутно.
Вблизи колесо обозрения оказалось и вовсе громадным. Махина подавляла.
Закололо в ушах, и К. в ужасе подумал, что накатывает очередной приступ. Да что за чёрт! Представилось вдруг, что эта немыслимая медленно вращающаяся громада вдруг начинает заваливаться на него – тоже медленно. Он мог бы скрыться, отскочить, прыснуть в сторону. Но несчастный путешественник не может. Его парализовал страх. Он зажмуривается и ждёт долгие томительные секунды, которые уже вовсе и не секунды – века, тысячелетия, эры.
Открыв глаза, путешественник, которому так хотелось осесть на месте и стать хоть кому-нибудь полезным, понял, что ничего не изменилось. Всё так же над ним нависала немыслимая громада. А приступ отступил – без всяких очков и таблеток.
– … тысячу лет здесь не была. Хм… А я вообще когда-нибудь на нём каталась?.. Правильно говорят – хуже всего достопримечательности знают местные.
Сейчас колесо – издали белоснежное, а вблизи с потёками ржавчины на некоторых конструкциях и не сказать, чтобы идеально чистое – замерло в неподвижности. Желающих прокатиться не наблюдалось. В билетной будке скучал тощий старик. К. почему-то понял, что это тот самый Хмурый Кё – смотритель колеса. Физиономия его действительно была кислой. Хотя, казалось бы, народа нет, механизм обслуживают подмастерья – сиди, закинув ноги на стол, да наслаждайся жизнью.
Но Хохотушке
Ей здесь все улыбаются.
7
Наверху было заметно холоднее. Может, конечно, так проявлялся страх: даже будучи надёжно зафиксированным в специальном кресле для невыросликов, К. дрожал. Он жутко боялся высоты.
Но вид, открывшийся на город, был действительно потрясающим. Медленно как во сне проплывало блюдо Радостьвилля, окружённое с одной стороны чахлым лесом, а с другой – увитое блестящей речкой.
Город-торт был нарезан на сектора, отделённые друг от друга проспектами и улицами. То и дело дольки перемежались зелёными пятнами посадок и серыми – площадей. Блюдо окружала символическая стена.
По ниткам трамвайных путей сновали бусины киосков. Человеческие горошины то перекатывались, то собирались в кучки.
В ушах К. свистел ветер и струился рассказ Хи. Её мелодичный голос словно поглаживал путешественника по макушке.
– В центре, вот смотри. Это Принципальная площадь. Подковой идёт ратуша, красиво, правда?
– А что это за статуя в центре?
– Памятник градоначальнику.
– Ничего себе. Скромно.
– Он символический, – засмеялась Хи. – Статуя всегда одинаковая, а вот лицо переделывают всякий раз, как сменяется бургомистр. Да, а над ней главные часы. Всё вместе символизирует, что жизнь мимолётна, а власть вечна. Иначе всё рухнет в тартарары.
К. и Хи сидели напротив друг друга. Во время рассказа она постоянно касалась его: то поправит рукав, то смахнёт невидимую пылинку с плеча, то вовсе – потреплет по жёстким вихрам, как зверушку какую. К. сначала кипятился, но потом поймал себя на мысли, что его если это и бесит, то совсем чуть-чуть.
Итак, в центре города, нарезанного на дольки, располагалась круглая Принципальная площадь с памятником и ратушей. Её окружало кольцо домов, где обитают уважаемые граждане. Дальше, на северо-востоке раскинулся парк Неравнодушных. Потрясающее место. Украшенное, симметричное. И по выходным там проходят гуляния – с фокусниками, клоунами и ярмаркой – куда уж без неё.
Ещё дальше в том же направлении – Фабрика грёз. Она почти граничит дальними корпусами с городской стеной. Поскольку через неделю К. ожидало более близкое знакомство с частью города, от подробностей Хи воздержалась.
Юго-Восточный сектор занимали городская больница, странное вычурное здание городского центра развлечений, банк, торговая улица и полукруглая линия таунхаусов для среднего класса, окна которых выходили с юга на ещё один парк попроще. «Там такие милые извилистые улочки – мы обязательно прогуляемся».
Юго-западную четвертинку Хи описывала таким же ровным голосом, вот только почудился в нём невесомый отзвук грусти. Выяснилось, что сектор этот облюбовала беднота – внешнюю его дугу. К убогим домишкам Юго-запада примыкали разноцветные квадраты полей. А почти у самой стены располагалось какое-то приземистое сооружение тоже явно сельхозназначения. От полей к зданию и наоборот перекатывались многочисленные человеческие горошины.