Хинд
Шрифт:
Стены вокруг него закачавшись принялись вибрировать – змея, извивавшись всем телом словно пела колыбельную песню – до животного ужаса успокоительную. «Я не должен поддаваться, - подумал Шахин, но глаза закрывались сами собой, против его воли, которая свернувшись калачиком на задворках души мурлыкала тихо-тихо нежно-нежно «спать, спать, спать. Тебе пора спать. Засни и тогда получишь воздух, много воздуха, вдоволь воздуха..» Удар в живот среди этого сонно качающегося царства был настолько необычен, что опять, на долю секунды расхотелось дышать, несмотря на то, что глаза полностью открылись, а дремота
Новый удар в живот – как показалось – кто-то извне пытался пробить кулаком змеиную шкуру.
– Ножом, - просипел Шахин, зная, что его никто не услышит, но в ответ раздалось совсем близко и внятно:
– Сейчас, братка, посторонись.
Он едва успел прижаться к засасывающей поверхности сбоку, как резкий луч света прорвался к нему вместе со сверкающей стальной гладью.
– Держись. – сказали ему, и он мёртвой хваткой вцепился в нож, которой отчего-то совсем не был острым, словно не разрезал только что змеиную шкуру – замершую в ожидании чего-то, а теперь принявшуюся раскачиваться с новой силой, как штормящее под порывами урагана море, мешая растянуть прорванную дыру достаточно широко, чтобы через неё мог пролезть человек. Хуже того – Шахин, омертвевая, увидел, стремительно зараставшую рану – из глубин памяти выплывшее слово регенерация породило протяжное «Нет» ультразвуком потонувшее в бесчисленных кишечных коридорах.
– Не вопи, так, плавненько. – Нож вращался по кругу, выедая, выпиливая себе проход и неотвратимо увлекал за собой и его.
– Глаза закрой, а то наплывёт кровищи..
Он послушно закрыл, удивляясь тому, что совсем не слышно успокаивающей могильной мелодии колыбельной, а посиневшие, оттопыренные настолько, что он видел их чуть внизу от себя губы, ещё не опенились в предсметной агонии одновременно с гулко стучащими в пустой голове сосудами, которые должны были уже вот-вот от апоксии лопнуть, но до сих пор не лопали, продолжая гнать красную жидкость к сердцу и от него.
– Шаха, - сказал ему кто-то, а на лице приятными струйками расплылось что-то, попав на губы – сглотнул – вода. Вода.. В мозгу всё кружилось, но он всё же попытался приподняться и вдруг понял, что даётся ему это удивительно легко. В следующую секунду, на траве – почему-то огненно синей тем цветом, которым горит природный газ с примесью перена, он уже растирал занемевшие ноги, видя перед собой такого знакомого человека, имя которого вспомнилось безо всяких усилий – Шила. Тот сидел, играя сверкающим в прозрачных лучах, ножом на подрагивающей, шевелящейся скамье, напряжённо гудевшей, будто пытаясь выбраться из-под него. Когда скамья дёргалась особенно сильно, Шила втыкал в неё по самую рукоятку нож и из образовавшегося отверстия, фонтанчиком билось что-то красное, грозя залить Шилины кеды, которые тот брезгливо задирал вверх, каждый раз удачно.
– Братишка.. – ошеломлённо радостно прошептал Шахин, ещё не веря, что всё так быстро и удачно кончилось. – Где я?
– На планете земля, вестимо. – отвечал тот, улыбаясь беззубым ртом.
– Как, понравилась твоя жёнушка?
– Жёнушка? – спрашивал тот, вертя головой, - а где она?
– Сам смотри, - Шила поднялся и обтерев нож о белоснежные штаны, на которых после этой процедуры не осталось ни единого пятнышка, подал его Шахину. – Береги
Ты же не пьёшь пиво, хотел изумиться Шахин, но Шила исчез, словно и не бывало. Он остался один перед странной дырявой скамьёй, кртившейся, как разъярённое чудовище. Так это же змея, - вдруг молнией пронзила догадка, но на этот раз страшно не было. Откуда ни возьмись, всё существо его наполнила уверенность в собственных силах и непобедимости. Захотелось немедленно, сейчас же, вырезать гадине глотку, вдоволь поиздеваться над бездыханной рептилией.
Или не рептилией?
Амфибия – это лягушка. Рептилия – это лягушка. А змея? Амфибия, рептилия, а может, насекомое? Нет, насекомое – это комар, муха. Кузнечик, на худой конец. В траве сидел кузнечик, отта чиркан отырды. Отта чиркан отырды. О ем-ешиль болганды. О ешиль болайды.
Чего я напеваю? – не успел задаться вопрос, как вспомнил – перевод детской песенки на какой-то там язык, интересный лингвистам. И тут же, как из тьмы, вспомнилось и при каких обстоятельствах песенку услышал, и кто переводил ему.
Вот бы интересно было встретить на этой поляне её, - мелькнуло было в голове, - точнее совсем не интересно, а ужасно, только её не хватало в этом адовом месте, чур меня, чур – как тут же за неожиданно выросшим в трёхстах шагах от него лесом прогрохотало ужасающе «Получай!, раскатываясь эхом за его спиной, звуки погасли.
Что получай и за что? – недоумённо пожал плечами, ленясь встать, воткнул пару раз нож в подрагивающую рядом змею – ни конца, ни начала ей видно не было – огромное тело тянулось от горизонта до горизонта.
А за то, что ты не сделал дополнительный намаз – прошелестела трава, опутывая ноги синими кандалами.
– Какой бред, я все намазы делаю, дура. – Он вскочил, рванулся, но растения крепко держали добычу. – Чего надо? – завопил он, чувствуя, что ещё чуть-чуть и сойдёт с ума. – Какие такие намазы?
Из-под пригнувшейся, пожухло-серой травинки выползла бескрылая муха и медленно проползя по его корчившемуся от отвращения телу, уселась на щеку, устремив усики – усики на обычных мухах не виданые, но виданые на домашнем животном под названием кошка – в сторону правого уха.
– Ты намаз Аллаху делал, - комариным писком оповестила муха Шахину.
– А кому надо? – спросил он внутренне, боясь открыть рот, чтобы не проглотить.
– Шайтану, вестимо. – ответила муха менторским голосом, и провела усом по скуле. – Шайтаны, шайтаны, кругом одни шайтаны.
– Да где же? – прозвучало снова из глубины сознания, до сих пор не отключившегося – а было от чего.
– Глянь. – приказала муха, опадая со щеки обратно, в низко синие колосья. И тут же начала пыжится, раздуваться водовозной бочкой, пока не превратилась в телевизор. Огромный телевизор, почему-то старой модели – мало того, что чёрно-белый, так к тому же один из тех, в которые через увеличительное стекло смотреть надо.
– Но у меня нет стекла.
– А ты возьми.
Сверху, с кровавых – он только теперь обратил внимание на этот пронзительно больной цвет – небес опустилась туча, загораживая путь свету – змея – огромная змея – та самая, поглотившая его недавно, склоняла снова над ним смрадодышащую пасть.