Хирург и Она. Матрица?
Шрифт:
– Я не исследовал. Я спал с ними по молодости лет. А когда профессионал что-то делает, пусть даже не связанное с его основным занятием, то у него появляются профессиональные мысли.
– Ну-ну. Ты спал с женщинами, точнее совершал возвратно-поступательные движения, и мыслил: "Вот тут бы неплохо сузить, а тут вытачку вставить...
– Примерно так, – засмеялся Хирург.
– И когда ты собираешься это сделать?
– Я думаю, утром. Сейчас меня в сон клонит. В подвале я почти не спал. Терпеть не могу запаха бензина и смазочных масел... Просил
Легли они вместе. Хирург заснул сразу. А Даша долго ворочалась – вспоминала Чихая. Как он был хорош. "Наверное, я просто стерва", – подумала она, проваливаясь в сон.
22. Начнем, пожалуй.
Даша проснулась первой. За окном пели птицы, было солнечно. Лицо спящего Хирурга выглядело мальчишечьим. Осторожно выскользнув из-под одеяла (они спали под одним) она пошла на кухню, подмылась, затем приготовила кофе и вернулась с чашечками.
Мурьетта продолжал сладко посапывать. Поставив дымящиеся чашечки на стол, Даша залезла к нему под одеяло, нащупала член – почти такой же, как у Чихая – и принялась его реанимировать.
Он не реагировал.
"Нет, не тот случай, надо пить кофе, пока горячий", – оставила свои попытки Даша.
Поднявшись с кровати, она взяла свою чашечку и подошла к окну. Сквозь щелку меж портьерами была видна неухоженная земля, необрезанные кусты малины и смородины. "Надо бы между делом ими заняться", – подумала она.
– А мне кофе? – раздался сзади голос.
Даша обернулась. Хирург смотрел на нее изучающим взглядом. Получив чашечку, он выпил ее одним глотком и сказал:
– А ты кошка...
– Нет, просто наверстываю, – ответила она, вспомнив, что обещала говорить о себе только правду.
– Ну-ну...
– Ты говорил, что утром исследуешь мое влагалище...
– Помню и предлагаю начать немедленно.
Даша порозовела.
– Чашечку-то возьми. С ней у меня не получится, – заулыбался Хирург в ответ.
Даша взяла чашечку, поставила на стол. "Не надо разговаривать, чтобы не пугать его зубами, – думала она, идя к постели.
– Начнем, пожалуй, с мануальных исследований, – сказал Хирург, откинув одеяло. – Тогда, может, и вагинальные получатся. Пойди только подмойся.
– Я уже подмылась...
– Ну тогда вперед!
Даша легла на спину, раздвинула ноги. Хирург сел меж ними на колени, осторожно раздвинул внешние губы...
23. У него чешутся руки.
– Ты еще и гинеколог, – сказала Даша, когда обследование и все, что его сопровождало, было закончено.
– Хороший гинеколог.
– Ты во всем хорош.
– Из-за этого и спился...
– Почему из-за этого?
– Понимаешь, бабушка с дедушкой мало говорили, но научили меня работать, и научили это делать хорошо. И потому я не могу просто работать, я могу работать только хорошо. А хорошо работать можно не везде и не всегда.
– Ты имеешь в виду
– Да. Я не смог бы в ней хорошо работать. Стал бы ремесленником и спился. Понимаешь, чтобы все было по-божески, надо к больному испытывать чувства. Любовь, жалость, участие. А если не испытываешь, то получается черт те что. Ты представь, что черт те что получилось с дочерью миллиардера?
– И ты решил сразу спиться, – засмеялась Даша. Ей захотелось обнять и поцеловать Хирурга, но тот, судя по выражению лица, предпочитал отношения типа врач – пациент.
Даша его понимала. Он мог бы сделать из нее любимую женщину, он мог бы слепить свою Галатею, но не желает влюбляться. И потому сделает из нее телевизионного диктора или фотомодель.
"Ну и пусть сделает. Там посмотрим. Сейчас не время думать о будущем. В нем я буду другим человеком с другим менталитетом. Он, тот новый человек, пусть и решает".
– Я спился по целому ряду причин, – продолжал хирург, помолчав – И самая главная из них, это то, что я неправильно относился к людям. У меня была коллега Лида Овчинникова. Мы все время с ней ссорились. По пустякам. И однажды я понял, почему мы ссоримся. Она была человеком полностью оформившимся. У нее все устоялось, устаканилась, а я к ней относился как к явлению, как к продолжающемуся явлению. Как к себе относился. Короче, я совал свою вилку в ее розетку, она не лезла, и больно было и мне и ей. Потом я понял, что большинство людей такие. Они становятся кем-то и в этом заканчиваются. Может, из-за этого я и увлекся косметикой.
– Не поняла...
– Ну, понимаешь, любое общение – это в первую очередь попытка сделаться ближе, это попытка поделиться собой. У многих это получается. Поговорят с душой два мужика о картере и родными становятся. Поговорят две женщины о тряпках и сестры совсем. А у меня так не выходит. Чем более я откровенен, тем дальше от меня человек уходит. А мне очень хочется быть частью каждого, мне хочется любить всех. Хотелось быть частью, хотелось любить, а не жалеть. Тогда хотелось. Но не получалось, как с этой Лидой Овчинниковой. Не мог я пробиться в их душу, пробиться, чтобы поделиться своей, не мог никак их пошевелить и сделать ближе. И я отказался от общения с содержанием и взялся за форму.
– Ты мне становишься ближе... Но очень медленно.
– Это потому, что, глядя на меня, ты видишь свои ноги и зубы.
– И ты, глядя на меня, их видишь...
– Да вижу. Кстати, не заняться ли нам твоими зубками?
– Давай, займемся. И зубами, и всем остальным.
– А ты хорошо подумала?
– Да. Я решила тебе отдаться.
– Нет, ты подумай. Вот Нинель Венедиктовна, моя старая знакомая из одного известного московского института до пятидесяти лет пугала сотрудников своим волчьим оскалом. Так пугала, что они сжимались в съедобный комочек и испуганно отводили глаза в сторону. А потом, дура, испортила свои зубы, поставила их на место. И стала совсем неприметной симпатичной женщиной...